― Мы тысячу раз предлагали ему сдаться. Мы никому не хотели причинять вреда.

Тон говорившего изменился. Он был совсем не похож на того человека, который избивал Джона, и говорил совсем тихо.

Стены коридора, который вел к дверям в Город, залило кровью. Это была кровь захватчиков, как объяснил их начальник, показав подбородком на семь трупов, завернутых в черный полиэтилен.

Джон опустил веки Управляющего. Пальцем набрал немного сочившейся из стены воды и нарисовал на его глазах крест. Потом, согласно католическому ритуалу, сделал то же самое с его ушами, носом, ртом, руками и стопами.

Даже после смерти Дон сохранил серьезное выражение лица прилежного мальчика.

In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, extinguatur in te omnis virtus diaboli per impositionem manuum nostrarum, et per invocationem gloriosae et sanctae Dei Genitricis Virginis Mariae, ejusque inclyti Sponsi Joseph, et omnium sanctorum Angelorum, Archangelorum, Martyrum, Confessorum, Virginum, atque omnium simul Sanctorum. Amen[11].

«Покойся с миром, — хотел он сказать юноше. — На тебе больше не висит тяжелый груз ответственности и власти. Ты наконец-то можешь отдохнуть. Покойся с миром. И пусть тебе приснятся игры, в которые ты никогда не играл, и ласки, которых тебе так не хватало. Я счастлив, что познакомился с тобой. Как прекрасно будет однажды снова повстречать тебя в объятиях нашего Отца».

Джон Дэниэлс поднялся на ноги. Затем прочел ту же молитву над шестью павшими из города Железных врат.

Среди гражданского населения Города погибших было гораздо больше. Никто не позаботился о них. Они лежали, разбросанные беспорядочно, как куклы, — в защитной траншее и на большой площади за выбитыми взрывчаткой воротами. Мертвых было невозможно сосчитать. Некоторые были разорваны на части бомбами, в ходе штурма использовавшимися нападавшими.

― Мы должны действовать как можно быстрее, — пробормотал командир захватчиков. — Сыны Гнева убьют наших детей, если мы не отдадим им ваш город в течение пяти дней. Когда мы пришли к ним, чтобы попытаться провести переговоры, они обстреляли нас.

С тяжелым чувством в груди Джон медленно поднял глаза на окруженное лабиринтами укрепление, в котором содержались дети Города.

Увиденное заставило его сердце болезненно сжаться.

Постройка в центре лабиринта была полностью сожжена. Все решетки, все калитки остались нетронутыми. Проникнуть внутрь хитроумной защитной конструкции не удалось никому.

Но и выйти тоже никто не смог.

― Мы не знали, что внутри находятся дети. Мы обстреляли этот чертов барак, и он вспыхнул.

Джон упал на колени. Как будто гигантский магнит притянул его к земле. Он почувствовал, как слезы хлынули из глаз, почувствовал их вкус на потрескавшихся губах. Зрение затуманилось, и сквозь слезы руины показались ему снова нетронутыми.

Он вспомнил голос Дария — мальчика, который задал ему вопрос о Нагорной проповеди. Вспомнил умный взгляд Исаака. Внимание, с которым дети слушали его. Их головы, повернувшиеся к нему, как подсолнухи в поле.

Потом он снова увидел руины такими, какими они были на самом деле. Груда обгоревших обломков, от которой исходил чудовищный запах смерти.

― Где остальные? — спросил он тихо.

― Мы заперли их внизу.

― Отведите меня к ним.

Выжившие жители Города были заперты за импровизированным ограждением под охраной трех вооруженных автоматами солдат. Пленных обоего пола осталось не более двадцати человек. Раненых среди них, по-видимому, не было, но они лежали на полу, как сломанные куклы, с отсутствующим взглядом, направленным в пустоту.

Среди бледных лиц бросалось в глаза смуглое лицо Исаака, местного ученого. Увидев его, Джон почувствовал облегчение. Очки Исаака окончательно поломались, но он, кажется, этого не замечал. Правая половина осталась цела, а левая, с разбитым вдребезги стеклом, болталась на зацепившейся за ухо дужке. По-видимому, ученый находился в состоянии шока.

Джон положил руки на заграждение, собранное из кусков, оторванных от металлического лабиринта, который должен был служить защитой детям Города.

Дэниэлс недостаточно хорошо знал местных жителей, чтобы обратиться к пленникам по именам. Его нормальное зрение вернулось к нему совсем недавно. А до этого он воспринимал их лишь как окруженные аурой неясные очертания. Но аура была изменчива, и по ней можно было определить душевное состояние человека, но не узнать, кто именно находится перед тобой.

Пленники на мгновение подняли головы. Затем опустили их снова, совершенно безучастно. Кротко, как стадо овец.

― Я хочу поговорить с вашим начальником, — прошептал Дэниэлс человеку из города Железных врат, не отводя глаз от пленников.

― Наш начальник — Самуэль.

Джон обернулся к офицеру, коренастому мужчине с угловатыми чертами лица. В его глазах отражался живой ум и большая решительность.

― Меня зовут Джон Дэниэлс. Я священник Католической церкви.

Тот сделал презрительную гримасу.

― Меня зовут Серджио Крисмани. И я уже нихрена ни во что не верю.

Джон тыльной стороной ладони стер со щек слезы.

― Веришь ты во что-то или нет — это твои проблемы, — ответил он твердо. — Раввин Самуэль — наш пленный. Кто его заместитель?

― Технически я.

― Значит, нам с тобой нужно поговорить.

Они сидели в кабинете Управляющего. Малюсенькая фотокарточка Матери Города смотрела из огромной барочной рамы на незваных гостей, не обращавших на нее совершенно никакого внимания. Эта фотография представляла ценность только для Дона. Но Дона больше не было.

Серджио Крисмани наполнил до половины два стакана. Бутылка, которую он держал в руках, была самым дорогим сокровищем Управляющего, чудом, которое он с гордостью демонстрировал своим гостям. В бутылке была груша. Настоящая груша. Как удалось целиком засунуть ее внутрь, оставалось загадкой. Фрукт в прозрачном ликере оставался совершенно нетронутым, точно таким же, как и много лет назад.

Не исключено, что это была последняя груша на Земле. Или даже вообще последний фрукт. И вот теперь она соприкоснулась с воздухом. Вскоре почернеет, разрушится.

Джон не тронул налитую ему граппу.

Ее запах был резким, с металлическими нотками.