Мы вышли из тёплого, натопленного и надышанного старого здания и, обогнув новое, пошли к Кремлю.

Заговорили о евроисламе. Я про себя думал, что странное обстоятельство определяет жизнь религии — ислам обручён с нефтью и газом. Особая воля Аллаха, помноженная на частную собственность, — такого подарка не было ни у кого.

Ислам теперь был там, где была нефть. Это была точка сборки: европейское отношение к собственности как к священному праву и нефть как странный предмет, что так нужен неверным.

Впрочем, мы перекидывались давно придуманным. Это в давние года на экзамене по богословию спрашивали: отвечать с рассуждением или отвечать без рассуждения.

Мы разговаривали без рассуждения, но об извилистом и тайном.

Что объединяло разноверцев, так это хлебное вино — им, как и нефтью, делились разные народы моей страны. Мы купили украинской водки и принялись пить её в виду памятника русским воинам, кривой кремлёвской башни и странной летающей тарелки, на которую походило здание цирка.

Гамулин посмотрел в замороженную воду и сказал, как заклинание:

— Сююмбека имела мужей следующих: Джан-Али, Сафа-Гирея и Шах-Али, князя в Касимове.

И замолчал надолго.

Как-то вечером я пошёл в ресторан.

Архитекторы сидели в отдельном зале, а казанские девушки плясали танец живота. Они плясали его так, будто за окнами был ночной Стамбул. Молодые татарки вертели пупками со следами пирсинга, потом сорвали с лиц платки, но, хоть и сплясали что-то латиноамериканское, татарскую их суть, особые их татарские глаза скрыть было невозможно.

За столом, будто в присутствии, все начинали речи словами «Мне кажется». Восточная осторожность, намекающая на видения, мне нравилась.

Большая часть всех глупостей, что говорят люди, предваряется словами «На самом деле…».

— На самом деле… — произносит человек и на секунду замирает, потому как не на самом, и дела там никакого, и эта формульная фраза только начало, поднятая для ответа рука.

Я думал об этих самых и об этих делах, а над головой у меня трясся гладкий девичий живот с серёжкой в пупке.

Какой-то блюдущий устойчивость Саурон схватился с надзирающим Гэндальфом. Они и вправду были похожи на толкинистов, и я бы не удивился, если в воздухе сверкнули бы мечи.

Я посмотрел на своего друга, сидевшего рядом. Мы отвели глаза и от пригожих танцовщиц, и от спорщиков, заговорив всё о том же — географической поэтике. Архитектор настаивал, что стремление писать слева направо — это движение Грозного на восток, к Казани. А движение Петра Первого было абзацем на исторической странице.

Но вокруг нас кипела жизнь.

Пока Гэндальф бился с Сауроном, я успел понять, что не могу, как жителей зверофермы, отличить их друг от друга. Через заваленные объедками столики ударила невидимая глазу молния. Мы отшатнулись.

Архитектор не видел настоящей поножовщины и вообще был человеком мирным. Но, видимо, он вспомнил, как несколько столетий назад восточные люди били кривыми саблями по шеям его предков.

Это был почти арзамасский ужас, про который он мне сам и рассказывал.

Арзамасский ужас — это опыт всякого путешественника, вне зависимости от того, проезжает ли он этот город.

Ужас — очень важное свойство настоящей дороги, причём это ужас не от столкновения с путевой опасностью, не от встречи с разбойником, а от самого себя. Это ужас не литературного даже свойства, а, как говорят ученые люди, экзистенциального.

Но обо всём по порядку.

Последним днем августа 1869 года Толстой поехал из Ясной Поляны в Пензу — он хотел купить там Ильмино, имение князя Голицына, и вот пустился в странствие со слугой Арбузовым. Через Тулу он приехал в Москву, 1 сентября уже отправился в Нижний, достиг его утром, а к вечеру 2 сентября добрался до Арзамаса. Город Арзамас был довольно странен и парен селу на противоположном берегу. Два белых храма стояли друг напротив друга, улицы были пусты и гулки. Толстого поселили в странной квадратной комнате, а всего квадратного он не любил. И там вдруг на него «нашла тоска, страх, ужас такие, каких я никогда не испытывал».

Надо сделать отступление и поговорить о местности, давшей имя этому странному состоянию. Место было непростое. И не просто так возникло в 1815 году Арзамасское общество безвестных людей, столь тщательно описанное пушкиноведами. Основатели литературного кружка взяли имя для него из памфлета Блудова. «Проездом в Оренбургскую губ. Блудов остановился в г. Арзамасе Нижегородской губ., и ему показалось, что собравшиеся на постоялом дворе… какие-то „безвестные люди“, арзамасские жители, сидя за столом, толковали о литературе. Это навело его на мысль свой памфлет на Шаховского облечь в форму „Видения“. Собравшиеся потолковать в глухой провинции о литературных новостях наблюдают через дыру в перегородке тучного проезжего, который во сне несколько раз что-то произносит. Это записывается провинциальными любителями литературы. Таким образом появилось „Видение“. Прямым ответом Шаховскому на его „Липецкие воды“ и отношение к Жуковскому были слова, произносимые „тучным проезжим“: „Омочи перо твоё в желчь твою и возненавидь кроткого юношу, дерзнувшего оскорбить тебя талантами и успехами; и разъярись на него бесплодною яростью, и лягни в него десною рукою твоею, и твоею грязию природной обрызгай его и друзей его; и представь не то, что в нём есть, но чего ты желал бы ему; и, чтоб он казался глупцом, ты вложи в него ум свой, и стихи его да завянут“. Тут же, в сноске, замечается: „М. А. Дмитриев, в „Мелочи из запаса моей памяти“, рассказывает несколько иначе о происхождении названия „Арзамас“: „Воспитанник Петербургской Академии художеств живописец Ступин переехал в Арзамас, где основал школу живописи. Члены будущего Арзамасского общ-ва безвестных людей назвали её Арзамасской академией и в подражание учредили в Петербурге Арзамасское общество““[82]. На первом же заседании утвердили печать, на которой был изображён гусь — задорная птица, символ „Арзамаса“, потому что нижегородский Арзамас славился гусями.

Гербом же настоящего Арзамаса ещё со времен Екатерины были два стропила в червлёном поле, соединённые в центре острыми концами. Красное было сверху и означало московское княжество, зелёное было знаком ислама, и означало сие, что московиты побивают ордынцев. Другие же люди говорили, что это четыре тракта, что входят в Арзамас и теряются в путанице его улиц.

Шёл путь на Москву, шёл путь на Нижний, путь на Симбирск и на Саранск, и возвращался путь на круги своя, средь червлёного золота герба и флага.

Итак, была Россия от Москвы в сторону Волги, и стоял посередине её город Арзамас. Был от него в стороне Владимир, а в другой стороне — Нижний Новгород. Рядом с ним был город Муром, где мёртвые князь с княгиней сползались друг к другу, будучи похоронены в разных местах.