Андрей захлопнул дверь, содрал сапоги и лёг на край, где ещё поблёскивали приклеенные к фанере осколки зеркала. Палёна аккуратно задвинула оба засова и, даже не прихрамывая, вернулась на кровать. Села и с головой закуталась в спальник, хотя было жарковато.

— Так и будешь сидеть? — через минуту спросил он. — Не бойся, приставать не буду.

— Я не боюсь, — промолвила она, при этом смущаясь. — Терехов, можно тебя попросить? Ты только не сердись...

— Ну что ещё?

— А ты не обидишься?

— Говори — что?

— Пожалуйста... выбрось свои сапоги из вагончика! От них псиной несёт.

Андрей сел, принюхался. Палёна зажала носик.

— Нет, запах ядрёный, мускусный... но я его терпеть не могу.

— Извини, — обронил он и выставил сапоги за порог.

— А теперь сними грязные носки и вымой ноги, — умоляюще произнесла она. — Если от мужского запаха тебя тошнит, это не твой мужчина. Ты знаешь, как притягательно пахнет Репьёв?

— Не знаю, — буркнул он. — Не нюхал.

И протиснулся в биотуалет, где был умывальник.

Эта простая, приземлённая её просьба как-то незаметно пригасила ощущение, что он теряет рассудок и готов поверить в незримый дух Укока, скачущий на лошади. Вонь от своих ног он почувствовал лишь в тесной кабинке, и это тоже каким-то образом стряхнуло оцепенение мысли. А когда вымыл ноги с солдатским мылом и вытер вафельным полотенцем, испытал почти блаженство.

Тем временем Палёна, наконец-то, обрядилась в спортивный костюмчик, скрыв наготу, а вместе с ней спрятала пятнистую йодную живопись на теле. Однако на лице всё ещё оставался клоунский раскрас, придающий ей несчастный, обиженный вид. Она расстелила расстёгнутый спальный мешок во всю ширь кровати, приготовила ложе, но Терехов застал её у печки — пыталась открыть раскалённую дверцу.

— Зачем? — спросил Терехов.

— Вот это хочу спалить, — она показала скомканное балетное трико, — Как змеиную кожу.

— Пали, — он открыл дверцу печи с тлеющими угольями.

Палёна забросила в неё тряпичный ком и отпрянула, поскольку ткань полыхнула, словно бездымный порох, и огонь вырвался наружу. Но тут же и опал, превратившись в зелёный светящийся шарик.

— Это было акриловое трико, — пояснила она. — Его можно носить весь день, пропускает воздух и подтягивает тело... Я надела его для тебя. Чтоб выглядеть аппетитно.

— А горит, как капрон, — сказал Терехов.

— Горит, как прежняя жизнь, — уточнила она. — Прошлая жизнь и была капроновой... Всё, Палёны больше нет и не будет. Зачем я согласилась?

— У тебя же есть другое имя!

— Это Мешков дал, но какая из меня Малута? Всё какие-то игрища. Теперь ни прошлого, ни будущего.

— Давай сначала доживём до утра, — предложил Терехов.

Она вернулась на кровать, села, обняв ноги, и заговорила насмешливо:

— У меня была надежда... Завлеку, заманю тебя, очарую, ты увлечёшься и увезёшь с собой. А я Репьёва забуду... Но Дорман обманул! Не действуют мои чары, даже после Школы принцесс. Наверное, потому, что учили очаровывать олигархов. Ты не олигарх... А тут ещё Ланда вмешалась!

Ей требовалось утешение, но Андрей не знал, что ей сказать такое, отчего бы она воспряла. Он сел к Палёне спиной, и она тут же уткнулась в неё лицом, искала защиты.

— Терехов, прости меня, — пробубнила. — Не по своей воле возвращалась в прошлое. И потому, видишь, наказана. Выгляжу, должно быть, смешно... Но ты не выдавай меня Репьёву. Скажи ему... Нет, лучше сделай вид, что я тебя совратила. Он скорее поверит. Я научу как.

— Не хочу, — отозвался он. — Ничего не хочу изображать! Тем более перед Жорой...

Палёна обняла его за шею.

— Это для твоей же безопасности. Жалко будет, если он... Тебе же не трудно? Даже говорить ничего не нужно, просто смотри на меня влюблённо. Георгий это увидит, он чуткий... Ну, сделай что-нибудь для женщины, Терехов! Я отработаю. Пусть будет так, как хочет мой милый Луноход. Или ты боишься этого Ландыша?

Андрей высвободился и лёг поближе к разбитому зеркалу.

В аэропорту Норильска захват был неожиданным, скоротечным и жёстким, причём произошёл прямо на рулёжной дорожке, ещё до стоянки, где высаживали пассажиров. Самолёт вдруг остановился, подъехал трап, открылись двери, и началась проверка документов. Впереди шли двое пограничников в бушлатах, а за ними четверо милиционеров, обряженных в зимнюю форму, поверх которой были тяжёлые старомодные бронежилеты, а на головах — современные каски-сферы с откинутыми затемнёнными стёклами.

Терехов не знал порядка проверки, посчитал, что так у них положено: всё-таки крайний север, особая территория, и ничуть даже не напрягся. Разве что поправил паранджу на лице законной жены, когда в салоне включили яркий свет, и приготовил паспорта с пропусками в погранзону.

Ленивые, застоявшиеся и разжиревшие на службе контрактники проверяли документы быстро, профессионально вежливо и оперировали успокоительными обращениями «господин» и «госпожа», поэтому утрясли и облекли в благостный дремотный туман даже самые острые, критичные ожидания. Была глубокая ночь, пассажиры в дорожном полусне молча совали документы. Для многих контроль казался делом рутинным и привычным, но некоторые, видимо, неискушённые, сразу не могли понять, что от них требуется. Это тоже было вполне естественно и не вызывало никакой тревоги.

Когда пограничники проверили пропуска, Терехов стал прятать документы, и в этот миг, мешая друг другу, на них навалились все четверо стражей порядка. Двое сначала прошли мимо и резко напали сзади — выхватили и выволокли в проход Андрея. Двое других придавили к сиденью Алефтину, и это было последнее, что он видел в салоне самолёта. Чей-то локоть напрочь перекрыл свет и одновременно перехватил горло. Резануло болью в только что зарубцевавшейся ране, но он успел выдавить из себя звук, просипеть:

— Не срывайте маску!

Народ всколыхнулся, густо зашелестел шёпот, но властный голос оборвал возмущение:

— Спокойно, дамы и господа! Мы только что обезвредили опасных преступников! Всем оставаться на местах!

Терехова в наручниках уже волокли по проходу, когда раздался душераздирающий женский визг:

— Террористы-смертники!

И потом густо, много и истерично — про взорванный самолёт, кавказцев и плохой контроль в аэропортах.

Андрея буквально вынесли из салона и бросили на алюминиевый пол у входа, где двое других ментов тут же придавили и волоком спустили по трапу. Он хрипел, выворачивался, пытаясь увидеть, что происходит с Алефтиной, и по тёмному сгустку человеческих тел догадался, что её волокут следом, под плотный ор пассажиров, вроде бы требующих сорвать с неё хиджаб и показать лицо.