Он попросил ее сплюнуть на пальцы, а потом коснуться ими сосков. Она удивилась, но сделала и это.

Он попросил ее повернуться то одним боком, то другим. Попросил ее поднять руку и придержать волосы сверху, наклонить голову. Чем больше он на нее смотрел, тем больше ей это нравилось. Она удивлялась, почему он раньше не делал с ней всего этого.

Подняв руку, Эми уловила запах собственного пота, смешанного с сиреневым ароматом дезодоранта. Нос ее зачесался, и, почесав его, она вдохнула запах своей руки.

— Потрогай их снова, — приказал он, и она повиновалась.

После этого он опустил спинку ее сиденья, уложив ее. Груди распластались, стекли к рукам. В машине было очень жарко.

— Закрой глаза, — сказал он.

Сквозь окно проник слабый, неожиданный порыв ветра, и глаза ее распахнулись.

— Ты волнуешься? — нежно спросил он. — Я не обижу тебя.

Она покачала головой.

— Не надо бояться.

— Я не боюсь, но глаза сами открываются.

— Ладно, подними юбку, лапочка, до пояса.

Ей стало стыдно снова, и, чуть улыбаясь и краснея, она послушно подтянула юбку, пока та не обвила талию, обнажив ее белые хлопковые трусики, купленные в «Картере», и пробивающиеся из-под них волоски на лобке.

— Я не заставляю тебя снимать трусики, — сказал он, — понимаешь?

Она кивнула, глядя на него, губы ее раскрылись. Она была поражена тоном его хриплого, нежного голоса, тем, что он сказал слово «трусики». Мышцы его лица расслабились, он смотрел на ее лобок.

— Давай помедлим чуть-чуть, — сказал он, — просто насладимся теплым летним днем.

Капля пота стекла по его щеке, исчезнув в бороде, другая скатилась следом.

— Лежи, — сказал он, — постарайся закрыть глаза, наслаждайся летним днем.

Он улыбнулся ей, прижавшись затылком к дверце машины, и сам закрыл глаза. И она закрыла глаза.

— Очень красивая девушка.

Она услышала, как нежно он это сказал, и улыбнулась, не открывая глаз.

И тогда он обхватил губами ее грудь и стал ее сосать. Эми открыла глаза и, потрясенная, смотрела, как его бархатные губы втягивают сосок сначала медленно, а потом все более исступленно, так что через несколько секунд он не просто посасывал ее отвердевший сосок, но уже покусывал, прижимал зубами. Она слабо вскрикнула, но потом застонала, будто заплакала, она не могла остановиться. Не то стоны, не то всхлипы — странный умоляющий крик, и чем больше она молила, тем быстрее он сосал ее сосок, воронкообразная полость внизу ее живота кружилась, затягивала, каждый поцелуй в сосок причинял такую боль в промежности, что она зашевелила бедрами. Она выгнулась всем телом, и ее мольба заполнила пространство вокруг.

И тогда он остановился и сел. Лоб его горел, щеки под бородой побагровели. Он сорвал очки и гневно бросил их на приборную доску.

Она решила, что он рассердился, но он сказал:

— Боже, ты удивительная.

И она закрыла глаза, внизу еще болело, рот пересох от прерывистых всхлипов.

— Сними трусики, — прошептал он, — спусти их до колен.

Она колебалась.

— Снимай, — приказал он.

И она сняла, ее соски были измяты и неподатливы в этом жарком воздухе, юбка все еще задрана до пояса.

— Они мокрые, — пробормотала она, мучительно покраснев, готовая расплакаться от стыда.

— Так и должно быть, влага должна изливаться из тебя, — сказал он нежно, снова добрый, и прижался к ней не для того, чтобы коснуться ее, но чтобы потрогать влагу на ее трусиках. — Потому что ты потрясающая, мечта каждого мужчины, ты — вожделеющая девочка, — говорил он, бегая пальцами по перепонке на трусиках, трогая липкую жидкость, и вдруг, к ее изумлению, засунул эти пальцы ей в рот, так что она ощутила свой собственный странно соленый вкус. — Ты просто охуительна, когда возбуждена, — пробормотал он, а потом перешел на шепот, — но я хочу тебя еще сильнее.

И снова, с ужасным стыдом, теперь охватившим ее полностью, она ощутила трепет наслаждения подчиниться ему, воодушевленная тем, что он повелевает ею: все, что он хочет, — это чтобы она подчинилась беспрекословно. Он снова впился губами в ее грудь. Чувствуя, как нага она в промежности: курчавые бесцветные волосики на лобке, белые голые ноги, прижатые друг к другу, влажные трусики, касающиеся колен, она пробормотала срывающимся голосом:

— Я не хочу забеременеть.

— Этого не будет, — ответил он, продолжая целовать ее грудь, но она почувствовала, как его рука медленно-медленно поползла по бедру и коснулась лобка: сначала ладонь накрыла волосики так нежно, будто повеяло ветерком, и потом ласково и неторопливо внимательные пальцы погладили ее, чуть проникая внутрь, и, о-о-о, как это сладко, как он нежен, как он немыслимо нежен и добр!

Он оторвался от ее груди и улыбнулся ей. Ее пальчики нырнули к нему в рот и, влажные, пробежали за его ухом.

— Не волнуйся, — шептал он, его веки были полуопущены, а пальцы все еще нежны, чуть шевелясь внутри нее, и тогда один из пальцев проник в нее дальше остальных с ласковым безрассудством, со знанием дела.

И потом он нагнулся посмотреть, что он делает там, в ее влагалище, и она увидела себя со стороны, нагую, груди мокрые и блестящие от его поцелуев, голые ноги, и то, что между ними, и его большая рука — ТАМ — о, это было ужасающе хорошо! Как же он прекрасен — этот невероятный, невероятный человек!

Посетив дантиста, Эйвери Кларк отправился домой за документами для послеполуденной встречи, и так случилось, что, проезжая по лесному участку Двадцать второго шоссе, он повернул голову и заметил под деревьями у старой заброшенной дороги сверкнувшее на солнце крыло машины. Это встревожило его, он вспомнил зимние ограбления.

Как он и предполагал, Эммы дома не было. Она предупреждала, что собирается за покупками с подругой. Эйвери нашел документы, оставил на кухне записку, что ему надо заняться коронками и что он вернется к пяти (это вошло в привычку — оставлять Эмме записку, если он собирался задержаться). Он снова вспомнил о машине в лесу. Наверное, это машина Хайрема Крейна — ходили слухи, что он собирается продать свою землю. Налоги стали слишком велики. Но если машина еще там, то он на обратном пути поглядит, Хайрем ли это, просто на всякий случай.

Машина еще была там. Эйвери Кларк проехал чуть дальше, вышел из машины и пошел назад. Вероятно, это Хайрем с землемером. Если нет, он запишет номера, по крайней мере, и сообщит Хайрему. Порядочные соседи должны следить за порядком. Он сделал несколько осторожных шагов по тропинке. В машине вроде никого не было. Он вытер лоб платком, его большие башмаки топтали нежные лютики, сверкавшие среди пучков травы.

Исабель сидела за своим столом. Как всегда в это время дня, она уже устала и проголодалась. Исабель только что разобрала бумаги и, вздохнув с облегчением, глянула на часы. В эту минуту в комнату вбежал Эйвери Кларк, и она подумала, что умер кто-то важный.