Ну что? Не все так уж и плохо — Ид Буррый оказался никем не обнаружен, и никто даже не удосужился спросить у него фальшивые документы, когда он очень нагло позволил себе ворваться в государственное учреждение и интересовался там о своем преступном товарище. Не знаю, толи меня и вправду плохо ищут, толи я просто никому не нужен, но как-то слишком легко мне удается оставаться на свободе. Наверное, все дело, как любят говорить различных мастей оккультисты, в карме. В общем, буду радоваться, и пуская эта радость сопутствует мне, пока не кончится черная полоса.

Это случилось — она наконец забеременела от меня. Теперь внутри нее развивается доселе невиданная форма жизнь — результат скрещивания двух различных видов. Зачем этому плоду появляться на свет? Я не знаю ответа на этот вопрос, но философ, находящийся внутри меня, говорит, что все творится символизма ради. Миру ведь всегда нужны герои, припорошенные мученической и романтической пыльцой истории. И чем больше иррациональности в существовании этих персонажей в тот или иной момент времени, тем больше их любят потомки. Смысла в существовании моего дитя лично я пока не вижу никакого. Разве что потешить тщеславие его появлением можно, да и только. Правда, может оказаться, что не лишено мое нутро родительского начала, но это уже никакого отношения к великим замыслам не имеет. Тогда какой смысл в моей опале и четвертования Ипполита? Эх, как же все-таки бессмысленна вся земная жизнь! Чего бы мог найти в ней такого посторонний наблюдатель, прибывший из далеких космических глубин, чтоб не дать умереть себе со скуки? Интересно, а так было всегда или только нынешний люд охотлив до такого жалкого существования?

Весть о изменениях состояния своего чрева Ева принесла мне спустя две недели с нашей последней встречи. Меня эта новость сильно обрадовала, что можно списать на сопоставление моим сознание этого зачатия с целью всей моей жизни. Сама же будущая мать почему-то печалилась, и находила утешение в слезах и моих объятиях. Она говорила, что теперь судьба начала по-настоящему издеваться над ней. И тут я понял, что боль всего человечества стали для нее ничем перед лицом личных невзгод. Вся ее дрянная филантропская философия вдруг куда-то испарилась, и мыслитель в одночасье обратился в плаксивую девчушку.

Поначалу я никак не мог понять, что так огорчает Еву, так как из уст ее на протяжении многих минут не раздавалось ни одного мало-мальски годного для моего понимания предложения. Но со временем она чуточку поуспокоилась, в чем не последнюю роль сыграли мои лобызания и обнимания, и разговор наконец-таки начался:

— Ид, скажи, что же теперь будет? — положив голову мне на колени, спросила слепая.

— Смотря о чем ты говоришь, любовь моя, — ласково отвечал я, поглаживая при этом ее волосы.

— Наш ребенок… — едва слышно, будто боясь, что у стен и в самом деле есть уши, произнесла она.

— С ним все будет в порядке.

— Нет! — с неожиданной злобой выкрикнула девушка. — Как с ним может быть все нормально, Ид? Неужели ты действительно так думаешь? Ты же понимаешь, что его рождение никому не нужно. Его убьют, я точно знаю…

— Не говори такое. Мы обязательно придумает что-нибудь. Для того, кажется, родители и существуют, чтобы ребенок смог вырасти и достойно жить.

— Так бывает только тогда, когда новорожденному младенцу не противостоит целое государство. Ты же должен понимать, что правительство сделает все, чтобы в мире не существовали такие, каким суждено быть ему.

Ее слова можно назвать пророческими прямо сейчас, однако только в том случае, если будет соблюдено следующее условие — отец Евы, которому выпадет счастье одним из первых узнать о бремени дочери, самолично вызовется лишить жизни собственного внука. Я не сомневаюсь, что Марптон пойдет на такое: только так можно спасти его репутацию, если, конечно, весть о рождении неведомого гибрида станет достоянием общественности. Но не зря же думать дозволено почти всем, в том числе и уродам, а Ид Буррый, кажется, к последним относится. Именно благодаря таковой возможности, я и постараюсь придумать что-нибудь для спасения дитяти своей. При нынешних обстоятельствах можно заключить, что лишь один единственный метод достоин того, чтоб именоваться эффективным — Ева должна перестать возвращаться в Зону 15.2. О выпирающем животе волноваться, разумеется, пока не стоит, а вот иные признаки беременности, сопутствующие таковой на ранних этапах, могут насторожить некоторых домочадцев, особенно женскую их половину, моей суженной. В общем, решено! Надо придерживаться такого пути, раз иного нету, остается лишь убедить ту, что носит зародыш моего отпрыска в своем нутре.

— Ева, я люблю тебя, — такая преамбула нужна для того, чтоб расположить к себе слушающую, и чтобы мои слова воспринимались серьезнее.

— А я люблю тебя, — тихо ответила девушка и на мгновенье крепко сжала мое бедро, которое она обнимала, пока голова ее лежала на моих ногах. Наверное, это объятие было чем-то наподобие безмолвной благодарности за слова, выражающие чувства.

— Ева, я знаю, как нам избежать будущего, омраченного великим горем. — именно такую формулировку я нашел уместной для эффектного вступления. Она произнесла в ответ что-то, в чем чувствовался скептицизм, а потом, кажется, вновь заплакала, но на сей раз тихо. Мне пришлось крепко поцеловать ее, чтобы вывести из будто введшего ее в транс меланхоличного настроя. Когда мною было обнаружено, что лобызания подействовали и что страсть хоть как-то воскресила в Еве ее уверенную в себе и философствующую по всякому поводу половину, я взялся вслух анализировать все детали сложившейся ситуации, а после начал растолковывать ей какой у меня есть вариант и почему у него нет аналога. В конце концов надежды оправдались, и сердце мое почувствовало большую радость, когда из гортани красавицы вырвались следующие слова:

— Ид, ты прав. Так мы и сделаем. — далее следует какая-то лирическая вставка, недостойная напряжения внимания и забитая какой-то милой чепухой, на смену же ей приходит таковое заключение:

— Я вернусь домой, побуду там некоторое время, а потом, как соберусь ехать сюда снова, постараюсь взять с собой побольше денег.

— Да, это будет очень кстати.

— И будем мы с тобой жить здесь. — как-то немного грустно сказала слепая, — пока…

— Пока не родится наш ребенок. А к тому времени, я уверен, — лгал я, — все наладится.

— Хотелось бы так думать.

На такой полугрустной ноте кончился очередной разговор.

Вот и все, можно сказать! В жизни опять появился какой-то смысл. Конечно, все это напускное, и только из-за самооправдания в голове моей присутствуют убеждения, что ноша Евы имеет прямое отношение к тому, что мы с Ипполитом хотели искусственно вывести, но с этой фальшью по белу свету ходить мне почему-то легче.

Как было оговорено, так и сделали. Мы попрощались, условились, что завтра в 10 часов после обеда она будет возле Пункта транспортировки, потом она вместе с Викторией постарается избавиться от хвоста, и мы наконец воссоединимся.