Он обнаружился в задней комнате — прозрачная стеклянная чаша с сиденьем соответствующей формы. Весло вошла в комнату вместе со мной и, похоже, уходить не собиралась… хотя о каком уединении может идти речь, со стеклянными-то стенами? Я села и занялась своим делом; Весло сморщила нос:

— Она у тебя желтая, Фестина.

— А у тебя, надо полагать, прозрачная? — спросила я, но тут же сама ответила: — Конечно… иначе я видела бы, как твой мочевой пузырь плавает внутри тела. У тебя, видимо, просто чертовский метаболизм.

— У меня такой метаболизм, как надо, — фыркнула она. — Ты закончила?

Я встала, спрашивая себя, вела ли она те же самые разговоры с Джелкой, когда ему требовалось заглянуть в эту комнату. Хотя… какая разница?

Когда мы привели себя в порядок, Весло вызвалась заказать синтезатору еду.

— Уж и не знаю, может, я слишком больна, чтобы есть, — сказала я, прекрасно понимая, что это ложь.

Я была не больна — просто потерпела крушение — в душевном, умственном, да и физическом смыслах.

И такое состояние длилось три дня.

Почему это обрушилось на меня именно в тот момент, когда Весло пошла за едой? Почему не раньше или позднее? Полагаю, дело в том, что со времени высадки на Мелаквине я впервые оказалась одна, причем без необходимости что-либо делать: некому помогать, некого хоронить… ни приказов, ни поручений, ни жесткого расписания. Впервые за много лет мое будущее не было предопределено кем-то другим, и разум не был загружен выполнением непосредственных обязанностей. Я чувствовала странную пустоту внутри и испытывала не облегчение из-за того, что сброшена ноша, но пугающее ощущение, будто какая-то часть меня незаметно оторвалась и безвозвратно утеряна.

Одна, одна, одна! В лишенном красок городке, обитатели которого все равно что мертвы, если не считать единственной женщины, непосредственной, словно дитя, и неспособной понять ни моего безобразия, ни моей ограниченности, ни моей боли…

Три дня миновали. Я не могла бы описать их, хотя сказать, что я ничего не помню, значило бы погрешить против истины. Я не в состоянии перечислить, что делала, но в глубине души сохранился каждый час, пронизанный горечью, злостью или сожалением.

Время от времени я сознательно возвращаюсь к тем дням — чтобы убедиться, что ничего не забыла. А иногда воспоминания всплывают сами; я вдруг обнаруживаю, что бормочу «Мне очень жаль!» в тишине пустой комнаты.

Незабываемый привкус горечи.

Весло на свой лад заботилась обо мне — то предпринимала попытки успокоить, то теряла терпение оттого, что я никак не «перестану быть такой глупой». Иногда она в ярости убегала, обзывая меня «проклятым глупым разведчиком, ужасно, ужасно скучным». Однако потом возвращалась, обнимала меня, пыталась найти слова, которые помогли бы мне вернуться в настоящее. Кормила меня; напоминала, что нужно умыться; спала рядом со мной, когда я без сил падала на постель.

Когда на четвертый день я проснулась… не скажу, что кризис миновал, и мне стало лучше, потому что тогда я выглядела бы сильнее, чем была на самом деле. Я чувствовала себя хрупкой, как яичная скорлупа; но какая-то крошечная часть меня уже устремилась в будущее.

Когда Весло проснулась, я снова смотрела запись Чи и Сил, и на этот раз меня интересовала только карта.

Еще находясь на «Палисандре», я видела, что нижняя половина континента представляет собой широкую степную равнину, с юга ограниченную горной цепью, а с севера — тремя расположенными друг за другом озерами, протянувшимися в глубь материка. Чем больше я вспоминала картинку из космоса, тем больше оно напоминало мне Северную Америку Старой Земли: Великие озера в центре континента, леса к северу от них и травянистая равнина к югу. Параллель не была совсем уж точной и все же поражала воображение — будто кто-то наложил земные реалии на тектоническую плиту другой планеты.

Если рассуждать с позиции Земли, я находилась недалеко от южного побережья самого южного из Великих озер — озера Эри, — а город, о котором рассказывали Чи и Сил, лежал в нескольких сотнях километров к югу, где-то в горах вдоль побережья «Карибского» моря.

Путь отсюда туда выглядел подозрительно легким. Регион непосредственно к югу от озера зарос лесом (вряд ли Весло успела всерьез разредить его); однако через несколько дней я выйду на открытую, заросшую травой равнину, и оставшийся путь больше всего будет напоминать прогулку.

Без сомнения, будут и трудности — придется пересекать реки, избегать встреч с дикими животными… да и зима могла наступить уже через несколько недель. Однако к тому времени я буду уже существенно ближе к экватору, и если погода на Мелаквине тоже мало отличается от земной, мне, возможно, даже не удастся увидеть снега.

Когда передача закончилась, я со слов Сил занесла в блокнот подробное описание того, как найти вход в подземный город. Позже я снова просмотрю передачу, а пока выберу лучший из оставленных Джелкой пищевых синтезаторов и сложу остальное снаряжение. Еще раз прокручивая запись, я проверю, не упустила ли каких-нибудь деталей.

И через час буду готова к походу на юг… если не считать одной маленькой детали.

— Ты пишешь, Фестина, — сказала Весло. — Значит ли это, что ты снова в своем уме?

— Пока ты была не в своем уме, — продолжала она, — с тобой было ужасно скучно, Фестина. Я даже начала подумывать, не лечь ли мне с остальными предками и не уснуть ли навеки.

— Рада, что ты не сделала этого. На три четверти я все еще не в своем уме, но, по крайней мере, больше себя не оплакиваю. Как ты?

— У меня не бывает подобных трудностей, — ответила Весло. — Разве что проклятые разведчики могут заставить меня грустить или скучать.

— Повезло тебе, — пробормотала я. Она посмотрела на меня с видом оскорбленного достоинства. Я вздохнула. — Ладно. Давай обсудим кое-какие важные проблемы. Ты не хотела бы посмотреть мир?

— Я и сейчас вижу мир, Фестина. Он ведь не невидимый.

— Посмотреть другую часть мира. Как далеко ты уходила от дома?

Она опустила взгляд.

— Как далеко, как далеко… Когда другие разведчики ушли с моей сестрой, некоторое время я была… не в своем уме, вроде как ты. Позже я попыталась отправиться следом за ними; наверно, тогда я все еще была не в своем уме. Я много дней шла тем же путем, что и они, и в конце концов вышла к широкой, глубокой реке. Пересечь ее было мне не под силу, но я попыталась. И едва не утонула, как тогда, в озере. Ужасно неприятно. Счастье, что в реке было сильное течение — оно несло меня, пока не выбросило на берег. На тот же самый берег, с которого я пыталась пересечь реку. Я подумала — может, повторить попытку? Но у меня не хватило мужества.

Она вскинула взгляд, как бы желая проверить, не насмехаюсь ли я над ее трусостью.