Торгаш что-то прошипел в ответ и повел вокруг себя диким взглядом, задержав его на телах четверых помощников, трое из которых лежали безжизненными трупами, а четвертый скулил, держась за колено, и тихо матерился сквозь зубы.

– Ты тут побудь, – пристраивая шанцевый инструмент за спину, попросил Данил. – Я-то тебя не трону, руки марать не хочу, а вот Счетчик тобой, вероятно, заинтересуется… Ты ведь к местным не побежишь жаловаться, нет? За такое, – он кивнул на тела в кожаных куртках, – по головке не погладят…

Барыга молчал, и только широко раскрытые глаза, и мелко подрагивающая голова говорили об охватившем его страшном напряжении.

Данил еще раз оглядел панораму сражения, поднялся и, не оборачиваясь, быстро зашагал в сторону лагеря.

Тем же вечером, в землянке, Ван все же рассказал, что произошло шесть лет назад, и как торгаш сумел выжить. Последний выстрел, прозвучавший из подворотни, предназначался лишь для помощника Барыги. Самого же работорговца Счетчик убивать не стал – посчитал это слишком легкой смертью для своего мучителя. Прикладом винтовки он раздробил ему колени и оставил там же, подыхать. Каких сил стоило Барыге выжить, как ему удалось спастись, – это знал только он сам. И секрет свой унес в могилу – Ли в тот вечер на острове все-таки разыскал торгаша и отдал свой долг сполна.

К завершающему этапу боевой подготовки полковник решил приступить только тогда, когда большинству членов группы исполнилось семнадцать. Он посчитал, что этого достаточно для окончательного превращения молодых волчат в матерых хищников. Ребята к тому времени уже начали входить в тот возраст, когда постепенно встает на место и начинает работать в нужном направлении мозг, оставляя в стороне всю шелуху и максимализм юношеских лет, многие из них уже регулярно ходили в рейды на поверхность, могли похвастаться хорошей добычей и не одним мутантом на собственном счету.

В один прекрасный день Родионыч, вышагивая перед строем своих подопечных, произнес такую речь:

– Настало время, друзья мои, перейти к завершающему этапу обучения. Теперь я буду учить вас не драться – я буду учить вас убивать. Убивать и выживать. Запомните самое основное правило: или – ты, или – тебя, третьего не дано. С этого дня условия наших тренировок станут максимально приближены к боевым. Никаких макетов – оружие будет настоящим. Никаких послаблений – выкладка до предела и сверх предела возможного. Никакого условного противника и условной опасности – мы будем работать на местности, нашим противником будет обитающее там зверье и выродки, и не дай бог вам оплошать, забыть или не успеть применить то, что я вложил в вас за эти десять лет. Все то, чему я учил до сих пор, – был только спорт, не более. Теперь же все будет гораздо серьезнее.

И начался ад.

Первое, что сделал полковник, – устроил своим воспитанникам тотальный террор. Одного его, конечно, на всех не хватило, и он привлек к этому не только своих прямых помощников – Германа, Айболита и деда Миху – но и большую часть мужчин Убежища. Это был самый настоящий кошмар! То удавку сзади на шею накинут и придушат слегка, то растяжку слабенькую при входе в родной отсек поставят – безвредную, чтоб только напугала, а то пинка отвесят тогда, когда этого меньше всего ожидаешь. Или идешь ты, к примеру, по коридору, а из двери отсека что-нибудь увесистое вылетает – и прямо в голову… И уж о таких невинных шутках, как ледяной душ в постель поутру или нежданно прилетевший со стороны подзатыльник вообще говорить не приходилось. Это раздражало, выводило из себя, бесило, но и… концентрировало. Это повышало внимание, заставляло предчувствовать опасность, предугадывать ее, находиться все время, все двадцать четыре часа в сутки в предельном напряжении, в боевой готовности. Спустя несколько месяцев этого круглосуточного террора воспитанники, казалось, чувствовали угрозу уже тогда, когда мысль еще только зарождалась в изворотливых умах их воспитателей. Они даже во сне ожидали любой подлянки, и сон стал теперь настолько чуток, что Данил порой вскакивал даже от взгляда, который бросал на своего любимого внука проснувшийся среди ночи дед.

Кстати о сне. Данил вдруг обнаружил, как это прекрасно – высыпаться! Только сейчас он понял, как бодро и энергично себя чувствуешь, если ночью спокойно поспал хотя бы часа четыре… Первые месяцы спать практически не приходилось. Подъем в шесть, отбой в два. Остальные двадцать часов они работали. Пахали, как ломовые кони. То Родионыч решит день посвятить физподготовке и под вечер воспитанники уже не то чтобы ходить – говорить не могут, только мычат от усталости и боли. То пробежку устроит по пересеченной местности в ОЗК и с полной выкладкой – а это не шутки, килограмм тридцать на себе. И при этом нужно успевать смотреть по сторонам и отбиваться от мутантов, а когда на горизонте чисто – от полковника разнообразные вводные сыплются: засада справа в лесочке, пулеметный огонь слева, прорыв из окружения, а то и двое «раненых», которых километров десять на себе тащить приходится. Да и маршруты выбирались не прогулочные, по ровной дороге, а по густому лесу, оврагам, рекам да болотам с постоянной отработкой заданий на выживание: ночлег в открытом поле, в лесу и на болоте, передвижение с маскировкой, длительное нахождение без движения в одном положении под палящим солнцем, под дождем, на холоде… Кроме того, неподалеку от Убежища силами воспитанников была построена «тропа разведчика» – длинный отрезок пути, оборудованный самыми разнообразными препятствиями и заграждениями, наиболее часто встречающимися в боевой обстановке. Сил на возведение «тропы» было положено немного. Заборы, проломы в стенах, полуразрушенные здания, целые участки канализации – сама местность, сам город стал теперь такой тропой. Оставалось лишь добавить в некоторые места колючку, снятую с заборов промзоны, да отрыть с десяток траншей и заполнить их водой по грудь. И «тропа» стала – загляденье. Хоть сейчас на смотр-конкурс выставляй. Ее оградили егозой, в которой гостеприимный полковник специально распорядился оставить несколько проходов, и с тех пор не проходило и дня, чтоб в эти разрывы не проникало мутировавшее зверье, – прохождение тропы теперь стало по-настоящему опасным занятием. Варианты тренировок на ней были самыми разнообразными. То полковник заставит проходить ее группами по два-три человека на время, а то – по одному, но без учета времени; то делается акцент на бесшумное преодоление препятствий, то в полном боевом и с полтинником за плечами; то взрывпакеты, мины-ловушки и прочие сюрпризы на пути разложит, а то и в боевых условиях, под реальным огнем стрелкового оружия. И вот это было по-настоящему страшно… Заслышав грохот очередей и свист пуль над головой, ребята поначалу падали носом в землю, и никакие силы не могли заставить их двигаться дальше. Хотелось залезть в какое-нибудь укрытие, забиться в любую щель, втиснуться в самую мелкую дырку, залезть под себя, а лучше всего – вообще провалиться сквозь землю! Все что угодно, лишь бы оказаться как можно дальше от этого несущего смерть звука.

Изменения коснулись и рукопашного боя. Во-первых, Родионыч в один прекрасный день запретил драться без оружия.

– Голыми руками работают только идиоты, – заявил он. – Рукопашный бой должен сводиться лишь к одному – гарантированному уничтожению противника. У нас не спорт – война, выживание в любых условиях и при любых обстоятельствах. Потому учитесь использовать различные подручные предметы. Есть с собой нож – хорошо. Есть лопатка – еще лучше! А нет – хватай, что под руку попадется, и вперед! Оружием может стать все что угодно, даже обычный носок. Стянул с ноги, сыпанул в него песка – вот и кистень готов. Шарахнешь по голове – мало не покажется!