Ангел, — наконец проговорил Волков, откупоривая бутылку. Он даже стакан взять не потрудился, просто присосался к горлышку. Мне это не нравилось и слова его тоже не нравились. Они больно резали по сердцу, но несмотря ни на что, я продолжала стоять на месте.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Почему?

Потому что дура и потому… Потому что в противовес всем доводам рассудка, вопреки логике, это должен быть ОН! Должно быть с ним!

В другой раз я просто не решусь и сбегу, как пить дать сбегу и спрячусь в своем панцире. Тася была права — я пряталась. И в первую очередь от самой себя.

— Нравоучений мне от отца хватает, папочка прекрасно справляется, — продолжил Волков, наконец отлепившись от бутылки. Он выхлебал не меньше трети и даже не поморщился!

— Ты сказал, сегодня особая дата… — зачем-то напомнила я, не сводя взгляда с треклятой бутылки в правой руке Жени. Впрочем, уже в следующий миг, сделав еще несколько глотков, Волков с грохотом поставил ее на журнальный столик так, что имевшиеся на поверхности мелкие предметы подскочили в воздух.

— Особая… — он кивнул, — день рождения мамы, — выдержав паузу, добавил он надрывно.

Я тут же прикусила язык, мысленно ударив себя по лбу за чрезмерное любопытство. Ну зачем нужно было спрашивать? Тем временем Женя опять вернулся к бутылке. Зря я завела эту тему. Я только и могла, что молча наблюдать за тем, как Волков заливал алкоголем свою боль. Теперь его состояние и стремление во что бы то ни стало принять участие в гонке приобретало хоть какое-то логическое обоснование.

Погрузившись в свои мысли, я не сразу заметила, что Женя уже переключил внимание с бутылки на меня. Как он оказался рядом — я и вовсе не поняла.

— Жень, — я задохнулась, прижимаясь к его груди. Запах алкоголя, исходивший от Волкова, резко усилился.

— Тшш… — положив указательный палец на мои губы, он дал понять, что время разговоров закончилось.

Я не сопротивлялась, просто отдалась моменту, задвинув подальше все правильные мысли. Сейчас были только я и он, все остальное — после.

— Жень, я, — а что, собственно, я собиралась сказать? Предупредить, что у меня еще никого не было? Что он будет первым?

— Ангел, если сейчас ты решишь остановиться, я…

— Нет, — я отрицательно замотала головой. Не узнавая собственный голос, я перевела взгляд на большую кровать.

И когда мы успели оказаться в спальне?

С трудом дыша, я тихо выдохнула и уже увереннее произнесла:

— Не решу.

В глазах Волкова мелькнуло что-то нехорошее, хищное. Подернутый дымкой взгляд пронизывал насквозь, а легкая усмешка на губах парня предрешила события сегодняшней ночи. Я видела, что Женя едва контролирует свои действия, алкоголь вкупе с возбуждением сыграли свою роль.

— Прости, детка, но сегодня без нежностей, — прохрипел он, набрасываясь на мои истерзанные губы.

Здравый смысл попытался было вставить свою лепту, но разве кто-то собирался его слушать? Нет!

Я хотела другого! Хотела Волкова, здесь и сейчас, а потом будь, что будет.

«Без нежностей» — звучали в голове слова Жени в тот момент, когда он нетерпеливо срывал с меня одежду.

Это наваждение какое-то! Сумасшествие! Да, именно так, я сошла с ума, иначе как еще объяснить происходящее? Меня словно обухом по голове шандарахнули, ноги стали совершенно ватными и, если бы в тот самый момент, когда, стянув с меня кофту и лифчик, Волков не закинул мои руки на свои плечи, я бы наверняка потеряла равновесие и позорно рухнула на пол. Все тело горело, полыхало в ожидании чего-то нового, ранее неизвестного, но такого горячего и желанного.

Лишь на секунду отстранившись, Женя снял с себя футболку, окинул меня пьяным взглядом и ненадолго задержался на груди. А мне… мне даже не хотелось прикрываться, не было ни доли смущения, нет, потому что все правильно, все именно так, как должно быть. И, возможно, Волков завтра даже не вспомнит об этой ночи, обо мне. Быть может разум, затуманенный алкоголем, спрячет эту ночь глубоко в закоулках памяти, но сейчас этот несносный, грубый, невыносимый засранец — мой! — только мой, и плевать, просто плевать на последствия.

Размышлять мне долго не позволили, Женя грубо притянул меня к себе, прижал к своему разгоряченном телу, простонал что-то нечленораздельное, а уже в следующую секунду я лежала под ним, на большой и мягкой кровати, чувствуя вес его тела и исходящий от него жар.

Я не успела даже опомниться, как настойчивые, жесткие губы снова нашли мои. Казалось, Женя окончательно потерял контроль. Жесткие, жалящие поцелуи обжигали губы, воспламеняли тонкую кожу на шее. Я едва дышала, подавляя срывающиеся с губ, тихие стоны. А Волков, он словно с цепи сорвался — целовал, трогал, гладил и дышал, так громко и тяжело, словно каждое движение, каждый вдох давался ему с огромным трудом.

— Стерва, какая же ты красивая стервочка, — прохрипел он рядом с моим ухом.

Я чувствовала напряжение, исходящее от Волкова, ощущала его каждой клеточкой своего пылающего тела. Он прижимался ко мне, вклиниваясь меж моих раздвинутых ног, и неосознанно потираясь своим, уже выпирающим достоинством о шов на моих, уже расстегнутых джинсах.

— Ты хоть представляешь себе, как сильно я хочу тебя трахнуть? — прошептал он, стаскивая с меня джинсы вместе с трусами, вовсе не осторожничая и не церемонясь.

«Трахнуть» — это звучало грубо и непристойно, но… Именно этого я хотела, именно поэтому я без стеснения лежала абсолютно голая на кровати Волкова, наблюдая, как нетерпеливо он избавляется от остатков одежды. С предвкушением скользила взглядом по обнаженному телу, — от плеч, к груди, животу и…

Я сглотнула вставший посреди горла ком. Нет, я не боялась, скорее ждала…

Неудержимым вихрем Женя вдруг резко потянул меня за бедра, прижимая к себе и набрасываясь на мои губы, шею, грудь.

— Какая же ты, — шептал он хрипло, лишь на мгновение отрываясь от моего, покрывшегося испариной тела. А я только и могла что подаваться на встречу его губам, его рукам, его напору. Прогибаясь в спине, стонать в тишине спальни, гладить оголенные плечи, сжимать их пальцами и впиваться в кожу ногтями.

— Женя, — выдохнула я тихо прежде, чем ошеломляющая боль пронзила тело.

— Даааа… бляяя, сука, охуеть, — я поморщилась, едва сдерживая слезы и чувствуя себя хрупкой бабочкой, насаженной на острую, раскаленную иглу.

Он продолжал двигаться, шепча мне на ухо только ему