— Что ты имеешь в виду?

— Мне надо было придумать тебе имя, — пояснила она. — Я выбрала Бад. Мистер и миссис Бад Грей.

— Почему Бад?

— Не знаю, — ответила она.

— Где ты его откопала?

— Просто пришло на ум. Показалось, что оно тебе подходит.

— Я не хочу быть Бадом! — возмутился я. — Они не назовут меня Бадом.

— Конечно, — отозвалась она.

— Я — не Бад, — настаивал я.

— О, я не знаю, — ответила она.

Наш номер на четвертом этаже «Бонсекур» оказался душным и тесным. Не было ни кондиционера, ни занавесок на окнах, кроме опускающихся ночных штор. Телевизор, слишком большой для комнаты, был привинчен к комоду светлого дерева. В номере стояли потертое мягкое кресло и две кровати с мягкими спинками, разделенные тумбочкой. Над каждой кроватью имелся ночник. Покрывала выглядели старыми и изношенными. Пахло сигаретным дымом. В дальнем углу номера, у окна, с потолка свисала лампа с абажуром. Она освещала пустое место, где, по-видимому, когда-то располагались стол и стул. Я с облегчением увидел, что в номере есть ванная, без ванны, но с приличной душевой кабиной и довольно чистыми полотенцами.

— Сколько мы заплатили? — спросил я.

— Чертовски дорого, — сказала Анна. — Ну и дыра.

(Весь следующий год, когда мы с клоном — Оливер и Джейн Грей со взрослым сыном Аланом — переехали на запад Канады, нам предоставляли жилье получше. Это были скромные, чистые, минимально обставленные квартирки, арендованные на месяц.)

Когда мы распаковали сумки и устроились, было пять часов. Нам быстро стало неловко сидеть вдвоем в тесном неудобном номере и ничего не делать. Мы обрадовались тому, что уже пять, и заговорили про ужин. Анна видела вьетнамский ресторанчик почти по соседству с «Бонсекур». Она предложила поесть там. Я не был голоден, но мне хотелось выйти из номера туда, где больше места и народу. Ресторан оказался неплохим. В этот ранний час мы были единственными клиентами. Не могу припомнить, что мы ели, но Анна заказала нечто пряное с овощами и кока-колу. (Повсюду, где мы бывали в Канаде, Анна заказывала колу «и много льда».) Я получил какое-то блюдо без специй с курицей и воду с газом. Анна уверенно орудовала палочками, я использовал нож и вилку. Когда официант протянул счет, я вынул бумажник.

— Не надо, — сказала Анна.

— Нет. Позволь мне.

— У меня есть деньги, — настаивала она.

— Все в порядке.

— Ты уверен?

— Уверен, — кивнул я.

— У тебя есть наличные?

В бумажнике у меня лежало триста американских долларов.

— Да, — сказал я.

Мы решили немного прогуляться по улице Сен-Поль. Пройдя четыре квартала, — я знал, что Анна ради меня замедляла шаг — я начал задыхаться и с ужасом подумал о предстоящих мне четырех лестничных маршах.

— Мне нужно вернуться, — сказал я. — Извини. Если хочешь еще погулять, иди. Я могу дойти один.

— Я тоже устала, — ответила Анна. — Послушай, почему бы нам просто не подняться в номер? Можно посмотреть телевизор и пораньше лечь спать.

Было половина седьмого.

Я сидел на кровати, той, что ближе к двери, — я выбрал эту кровать в соответствии с правилами хорошего тона, которые, как мне казалось, я еще помнил, а может, и сам выдумал — и смотрел телевизор, пока Анна принимала душ. Она вышла из ванной в халате в цветочек и длинной ночной рубашке, босиком. Я в первый раз видел ее ступни. Ногти были покрыты лаком цвета сливы. Ее ступни не показались мне красивыми. (Я еще смягчил краски. Эти были ступни женщины под семьдесят. Мои ноги тоже не отличались красотой, на больших пальцах были мозоли, но я не выставлял их на всеобщее обозрение.) Ее лицо разрумянилось, волосы были влажными. Как я уже писал, волосы у Анны были седые и коротко стриженные. Когда они намокали, как в этот раз, под ними виднелась кожа черепа.

— Хороший душ, — сказала она. — Там есть новое мыло. И шампунь.

— Твой? — спросил я.

— Не стесняйся, — сказала она и принялась вытирать волосы полотенцем.

— Сядь, — предложил я. — Хочу тебе кое-что показать.

Она опустила штору на окне и включила лампу с абажуром, которая зажглась желтым тусклым светом. Потом присела на другую кровать, ближе к окну. Как будто догадавшись, о чем я думал, она поджала ноги.

— Что именно? — спросила она.

— Подожди.

Я открыл верхний ящик своей половины комода и вынул три носка. Вытащил из одного стопку банкнот и бросил ей на кровать.

— Что это? — удивилась Анна.

— Деньги.

— Где ты их взял?

— В банке, — ответил я. — Они мои.

— Рэй, — проговорила она.

Разумеется, на самом деле она называла меня не Рэем. И не Оливером, и не Бадом. Она произносила мое настоящее имя, всегда.

— Я ведь говорила тебе, что не надо этого делать.

— Я помню, что говорила, — сказал я. — Я не доверяю твоей организации. Я хотел, чтобы у нас были средства для жизни здесь.

— Напрасно, Рэй, — продолжала Анна. — У нас все будет хорошо.

— Я так не думаю, — возразил я. — Так или иначе, дело сделано. Вряд ли это имеет какое-то значение.

— Это может иметь огромное значение. Это неудобно.

— Для кого?

— Сколько здесь? — спросила она.

— Шестьдесят тысяч.

— Правда? — изумилась она.

— Двадцать тысяч в каждом носке.

— Ты с ума сошел.

— Опять, — вздохнул я. — Вовсе нет.

— Да, — сказала она. — Мы должны быть осторожны, Рэй.

— Это твое мнение.

— Должны, — повторила она и посмотрела на деньги. — Вытащи все.

Я вытряхнул на кровать деньги из оставшихся двух носков.

— Я никогда не видела столько денег так близко, — проговорила Анна. Она засмеялась, но нерадостно. — Во всяком случае, мы богаты.

— Очень богаты, — подтвердил я.

Эта ночь стала первой из многих ночей в Канаде — почти целый год, — когда нам с Анной приходилось делить кров. Мы никогда не спали в одной кровати, но всегда были рядом. После того, как к нам в Оттаве присоединился клон, за исключением единственной ночи в мотеле Тандер-Бея, Анна спала в одной комнате, а мы с клоном — в другой. Это было неудобно. Для всех нас, но в особенности, думаю, для меня. (Откровенно говоря, я не знаю, что чувствовал при этом клон. Он никогда не говорил.) Я был более осторожным, чем Анна, более чопорным, более скованным. Она не раз говорила мне, что благодарна за то, каким скромным и ненавязчивым я был тогда, когда нас вдвоем держали в этом тесном номере.