И – новая маска – или не маска? Салют, распускающийся бутон. Радость. Лицо девушки становится почти прекрасным.

Продиктовав свой телефон, Игорь пошел по коридору.

К ней.

Эта встреча представлялась миллион раз. Случайное столкновение тележек в супермаркете, соседние столики в кафе, отдых в одном отеле.

Но чтобы вот так – сначала в кабинете следователя, теперь в больнице…

Хотя… кто ж о таком антураже мечтает, не романтично.

Многократно представляемых счастья, неописуемого восторга, полета – ничего этого при встрече с ней тоже не произошло.

Потому что то, что произошло до их встречи, все выжгло напалмом горя.

Обмен ее на папочкину жизнь. Запросто. Легко. Жаль, что невозможно. Пусть бы она оставалась в мире фантазий, вечной молодости, загорелой кожи и сигаретного дыма. Впрочем, она и теперь очень смуглая. И, как ни странно, время не поцарапало ее лицо, на оливковой коже ни единой морщинки. Наверное, иконы не стареют.

Катя, Екатерина. Ей подходит это имя. Тоненькая, подтянутая. И очень высокая, выше, чем в памяти. Взгляд светло-карих глаз стал жестким – у девочки обозначился характер. Такие волосы обрезала – море же было, волнистое, пепельное. Вот дура адвокатская.

Не видеть бы ее.

Вообще никого бы не видеть.

Контролировать свои слезы и агрессию не получается. Для личной терапии пока не время. Закрыться бы и пережить, привыкнуть к пустоте, к боли.

Почему мы так равнодушны к своим близким? Отмахиваемся от них, как от надоедливых мух, заполняем строчки еженедельника своими делами и чужими проблемами, но никогда – хоть какой-нибудь мелочью, необходимой для родных?

А потом вдруг все – поздно и бессмысленно. Любимому близкому человеку больше ничего уже не надо и никогда не будет надо. В восковом лице и застывшем теле нет жизни. И вот тогда совесть хватает плетку и начинает хлестать. Только хочется, чтобы было еще больнее, до беспамятства. Чтобы забыть о смерти, о своем равнодушии-убийце, обо всем.

Но забыть не получается.

Вопросы, вопросы…

Что произошло с папой? Кто ворвался в его квартиру? Следователь ничего не говорит, хорошо хоть, что не посылает. Вчера сказал, что немца убили, а рядом нашли Катю без сознания.

Вдруг она что-то знает? Может, у нее получится выяснить, зачем гость приходил к отцу?

– Игорь, – медсестра осторожно тронула его за плечо, – во-первых, это не третья палата, где лежит Некрасова. Во-вторых, вы почему-то стоите возле этой двери уже пятнадцать минут. С вами все в порядке?

– Да, спасибо. Я просто обдумываю методы терапии, – пробормотал он. И, к своему собственному удивлению, внимательно оглядел туфли, джинсы, свитер.

Одежда и обувь оказались чистыми и опрятными. Незаметная верная Ольга – она не оставляет его наедине с болью.

Немыслимо! Думать об Оле, открывая дверь в ее палату!

Игорь вошел внутрь и замер. Страх заморозил даже кончики ногтей – Катя стоит на подоконнике. Взлохмаченные волосы, закатанные выше колен пижамные штаны, наклоненное вперед туловище, еще секунда, и…

Она обернулась на шум открывшейся двери.

– Привет! Надеюсь, вы не врач? Мораль читать не будете? Знаете, из этого окна запросто можно выпрыгнуть, невысоко.

Мягкое теплое облегчение окутывает приятным облаком.

Совсем голову потерял, отделение-то на первом этаже, ничего с Катей не случится.

Впрочем, она, конечно, сумасшедшая. Это еще пятнадцать лет назад было понятно.

– Я – в каком-то смысле врач.

– Хм… я вижу, что вы не врете, но что-то здесь не так.

– Вы видите?

– Не придирайтесь к словам. – Она спрыгнула с подоконника и уселась на кровать. – И вообще, слова ничего не значат. Ими можно жонглировать как угодно.

Пальцы на ее ногах покрыты красным лаком. Красиво. А на руках… – Игорь скосил глаза – ногти не накрашены.

Оля красит ногти? Или нет?

«Что за бред, я совсем спятил, – разозлился он, пытаясь прекратить разглядывать Катю. – Надо сформулировать вопросы. Что она обо мне подумает? В конце концов, я пришел по делу, и сейчас не время, и вообще никогда не время, ничего не нужно, и…»

Но эта женщина катастрофически напоминала смерч, воронку, трясину. Что-то стремительное, засасывающее, подчиняющее.

Время опять замерло.

Игорю казалось, что уже сто лет он смотрит на лохматые светлые волосы, красивые, четко очерченные губы. Капелька-жемчужинка на практически незаметной цепочке, и красные ноготки, и худенькие тонкие коленки.

– Вы на машине, доктор?

На красивом лице появилась странная улыбка. Неискренняя, натянутая.

– Отлично. Вы мне поможете. Сейчас вы выйдете из палаты и подъедете вон к тем кустикам. Смотрите же! – Катя вскочила с кровати, схватила Игоря за рукав, подтащила к окну. – Кусты возле скамейки. Видите? Подъезжаете туда и ждете. Я быстро выскакиваю из окна, и мы уезжаем в голубые дали. Или розовые. Или еще какие-нибудь. Только не белые. Я не могу здесь быть больше, не могу! Эти белые стены, мне все время кажется, что они вот-вот покроются кровью. И еще белый костюм… мне не в чем сбежать, он испорчен, весь в крови. И Алексу уже не позвонить, и Лешке тоже, они так похожи, невыносимо.

Ей плохо.

У нее стресс, и нужна помощь.

Сейчас, потерпи, любимая. Ведь есть полный карман успокоительных таблеток, и о твоем состоянии известно все, и о том, как с ним справиться, потерпи, послушай, все будет хорошо…

Игорь собирался разразиться соответствующей речью – успокаивающей, купирующей острое состояние. Возможно, помог бы легкий гипноз или…

У Кати оказалась своя точка зрения на то, чем теперь следует заняться.

Ее рука на «молнии» джинсов повергла Игоря в ступор.

– Нельзя. – Он отшатнулся, чуть не вывалился в окно. – Нельзя, потому что…

Потому что у каждого мужчины есть потребность в обожествлении женщины. Душа – сакральное понятие, и именно женское.

Но осознание потребностей души, забота о ней, самопознание и развитие, открывание новых духовных и интеллектуальных горизонтов – все это слишком сложно для коррекции поведенческих установок. С архетипами вообще не так-то просто поспорить. Куда ни кинь – везде мифы, стереотипы. В том числе и романтическая любовь. Хотя любовь в традиционном человеческом понимании не означает любовь, это – влюбленность. Человек, соответствующий критериям идеала, помогает переживать всю полноту чувств, наполняет невероятной энергией. Более того, со стороны испытывающего влюбленность объекта подсознательно выдвигается требование, чтобы субъект чувств постоянно вызывал бурю этих волнений-томлений. Хотя они, конечно же, являются не любовью, а переплетением идеалов, реакций и эмоций, которые в конечном итоге сужают угол зрения и способность адекватно оценивать ситуацию. Знакомо: «Ах, где были мои глаза, как я могла полюбить этого мерзавца?» Или: «Надо же было быть таким идиотом, чтобы увлечься этой стервой?» В общем, нет того, что люди считают «любовью». Это стресс, невроз, психически и психологически нестабильное состояние. Но любовь – запретный плод, сладкий овощ. Ее нет, однако без нее тем не менее – никуда. И – чтобы подольше, желательно навсегда, на веки вечные. А как сделать подольше? Женщинам проще, с их фантазией, воображением. У мужчин все несколько по-другому. Им нужна прекрасная дама. Даме можно поклоняться, совершать в ее честь подвиги, посвящать стихи и песни. Чем дама недоступнее – тем больший накал эмоций она вызывает, тем дольше длится так называемая любовь. Для дамы можно делать все, любой каприз. Кроме одного. С прекрасной дамой не ложатся в постель. Ее можно хотеть, но нельзя трогать. Сексуальные отношения превращают божество, превращают больше, чем женщину, в самую обычную самку. Вот так все просто в мужском сознании. Есть секс – все, больше нет богини. Покоренная женщина для мужского сознания – это уже совершенно другой статус.