— Подняться на девять футов ты можешь, — сказал он. — Прошлой зимой, во Флориде, ты поднимался и на двенадцать. И я что-то не помню, чтобы хоть раз ты поднялся ниже десяти. Разве что в Алабаме, но там ты был простужен и вообще не в форме. А сейчас ты работаешь лучше. Незаметно, но ты, Уолт, набрался опыта и теперь все делаешь лучше. Девять футов для тебя ерунда, только не потеряй концентрацию. Обыкновенный рабочий результат, для тебя это как обойти вокруг дома. Не дрейфь. Раз сделаешь, и страх пройдет. Это будет полный восторг.

Самым трудным оказалось освоить подскок с веревочной лестницей, и попотел я над ним, наверное, больше, чем над всем прочим вместе взятым. Большая часть остальных трюков представляла собой различные комбинации элементов, которыми я уже хорошо владел. Фокусы с невидимым реквизитом, воздушная акробатика, вертикальный взлет — все это было знакомо. Но подскок был внове, а от него зависел весь спектакль. Возможно, по сравнению с прочими трюками он выглядит пустяком — подумаешь, подняться на три дюйма и через секунду опуститься на пол, но именно в быстроте и заключалась сложность — в том, что я должен был почти мгновенно перейти из одного состояния в другое. Отключиться от кривляний и спотыканий, взмыть вверх, и это нужно было сделать почти одновременно, легко и непринужденно: споткнуться, схватиться за лестницу и подняться в воздух. Шестью месяцами раньше я не стал бы и браться, но с тех пор я научился быстрее входить в транс. Когда я только начинал выступать, мне на это требовалось шесть-семь секунд, теперь же меньше секунды, так что исполнение следовало за мыслью почти мгновенно. Вторая сложность была в том, что поднимался я всегда только из положения стоя. Я делал это только так, это была основа основ моего искусства, а для того, чтобы внести в свою технику столь радикальное изменение, следовало заново пересмотреть весь процесс от начала и до конца. Но я это сделал. Сделал, черт меня подери, и я горжусь этим как едва ли не самым серьезным своим успехом. Мастер Иегуда предложил тогда использовать пульсирующий свет, что, в общих чертах, давало эффект как бы двойного состояния. Свет должен был мигнуть в момент падения, когда моя нога на мгновение касалась пола. Это была гениальная идея. Мгновения темноты оказалось достаточно, чтобы вызвать ощущение транса и произошел внутренний сдвиг. Оставалось протянуть руку, взяться за невидимую веревку и взмыть в воздух. Трюк был сложный, и продержаться я мог очень недолго. У меня выходило три четверти секунды, но больше было и не нужно, так что когда я отработал движение, эта часть стала гвоздем номера, осью, на которой держалось все остальное.

За три дня до отъезда с Кейп-Кода возле дома остановился наш серебристый «пирс-эрроу», откуда вышел человек в белом костюме. Это он привел автомобиль из Вичиты, и потому, когда я увидел, как он хлопает дверцей и, широко улыбнувшись, весело приветствует мастера, а тот жмет ему руку, решил, будто он и есть тот самый Орвилл Кокс. Первым моим желанием было как следует лягнуть его по коленке, и хорошо, что я не успел: мастер Иегуда назвал его мистером Байглоу. Не нужно было долго гадать, что этот болван еще один из команды восторженных воздыхателей миссис Виттерспун. Молодой, круглолицый, лет примерно двадцати четырех, парень по любому поводу ржал, и каждое второе слово у него было «Марион». Наверняка она еле уговорила его гнать машину в такую даль, зато теперь он стоял довольный, будто совершил какой подвиг. От одного его вида лично меня затошнило. Мастер предложил гостю зайти с дороги в дом, выпить прохладительного, а я повернулся спиной и рванул на второй этаж.

Направился я прямым ходом в кухню. Миссис Готорн мыла после ланча посуду, устроившись на табуретке и наклонившись над раковиной своим маленьким, тощим телом.

— Привет, миссис Гот, — сказал я, а внутри у меня будто черти царапали. — Что у нас сегодня на обед?

— Камбала, картофельное пюре, маринованная свекла, — сказала она со своим гундосым новоанглийским выговором.

— Ммм, слюнки текут. Сделайте мне двойную порцию, ладно?

На это она слегка улыбнулась.

— Без проблем, мастер Бакс, — сказала она и развернулась на табуретке ко мне.

Я сделал к ней шаг, другой, третий и встал в диспозицию.

— Вы, конечно, вообще вкусно готовите, мэм, — сказал я, — только спорим, сегодня у вас получится, как никогда.

Не успела она в ответ слова сказать, как я пошире улыбнулся, раскинул руки и оторвался от пола. Всплывал я медленно, чтобы не жахнуться головой о потолок. Под потолком я завис, посмотрел вниз на миссис Готорн и, увидев ее оторопевшее, потрясенное лицо, испытал полное удовлетворение. Крик застрял у нее в горле, глаза закатились, и она без чувств, с глухим стуком свалилась с табуретки.

В этот момент мастер Иегуда с мистером Байглоу как раз вошли в дом и на шум бросились в кухню. Мастер вбежал первым и увидел, как я спускаюсь, но когда в дверях появился мистер Байглоу, я уже стоял на полу.

— Это еще что такое! — сказал мастер, мгновенно сообразив, что тут произошло. Оттолкнув меня, он склонился над распростертым телом. — Это что, черт возьми, такое!

— Мелкое происшествие, — сказал я.

— «Происшествие»! — сказал он, рассердившись так, как не сердился уже, наверное, несколько месяцев или даже лет. — Марш в свою комнату, болван этакий, и не смей выходить, пока тебя не позовут. Сейчас у нас гость, но потом я тобой займусь.

Так я и не попробовал этой свеклы, впрочем, как и прочих кулинарных изысков миссис Готорн. Придя в себя, она подхватилась и кинулась прочь, поклявшись никогда больше не переступать нашего порога. Сам я этого не слышал, а узнал на следующее утро от мастера. Сначала я было решил, будто он так говорит, потому что сердится, но она не приехала днем, и я понял, что испугал бедную женщину до полусмерти. Этого я и добивался, но теперь, когда вышло по-моему, шутка и мне перестала казаться смешной. Миссис Готорн не приехала даже за деньгами, так что больше мы ее не увидели, хотя прожили там еще целых семьдесят два часа.

Пришлось не только есть что попало, но я же еще и пострадал, так как утром перед отъездом, когда мы собрали вещи, мастер Иегуда велел мне вымыть весь дом. Я терпеть не мог подобные наказания — в постель без ужина, чистить картошку, драить полы, — но пусть я пыхтел и злился, мастер был прав. Даже если я и был самый знаменитый, самый известный на свете мальчишка после того Давида, который классно стрелял из пращи. Я переступил грань, и мастеру ничего не оставалось, как пристукнуть меня по башке, пока она не раздулась от чванства, будто гигантский воздушный шар.

Что же до причины моего бурного взрыва, до мистера Байглоу, то о нем рассказать особенно нечего, так как он погулял у нас пару часов, а ближе к вечеру за ним пришло такси, и сей джентльмен отбыл на ближайшую станцию, чтобы проделать долгий обратный путь в Канзас. Я смотрел на его отъезд из окна своей спальни на втором этаже и отчаянно его презирал — за идиотский смех и за то, что он дружил с Орвиллом Коксом, человеком, которого миссис Виттерспун предпочла нам с мастером. Вдобавок ко всему мастер Иегуда вел себя с этим паршивым банковским клерком до того вежливо, что противно было смотреть. Он не только пожал ему на прощанье руку, но доверил отвезти миссис Виттерспун свадебный подарок. В тот момент, когда дверца такси готова была вот-вот захлопнуться, он отдал этому дураку большую, красиво упакованную коробку. Я понятия не имел, что там. Мастер мне не сказал, а я хоть и хотел спросить, но столько времени просидел взаперти, что потом, когда он меня выпустил, вылетело из головы. Случилось так, что лишь через семь лет я узнал, что он ей подарил.