– Меня очень долго не было в Москве.

– И где же ты была, ежели не секрет?

– Ой, спроси лучше, где я не была. По всему свету моталась.

– Счастливая. – В голосе Рыжей звучала откровенная зависть.

– Между прочим, кое-что для тебя привезла. Пару тряпочек в подарок.

– Иди ты! – взвизгнула на другом конце провода разом проснувшаяся путана. – А когда на них можно будет взглянуть?

– Ты хотела сказать «напялить». Приготовь вкусный ликерчик с легким закусоном, пригласи меня в гости и все получишь.

Чувствовалось, что Рыжая в замешательстве. К себе она приглашала только клиентов. Катя даже не знала, где она живет. Но сейчас ей необходимо было это узнать.

– …Послушай, Кать, а может я к тебе, по старой памяти, зайду?

– Я больше не живу там. У меня другая квартира и здесь сейчас идет ремонт. Если не хочешь ждать, когда он кончится, придется тебе раскошелиться на ликер. Впрочем, так и быть, могу и его захватить с собой.

– В скупердяйки меня заделала? – обиделась Рыжая. – Записывай адрес.

Чтобы не гнать лошадей, Катя договорилась на полдень следующего дня. Выбрав из своего гардероба несколько дорогих, но разонравившихся ей вещей, она небрежно покидала их в блестящую подарочную сумку, присовокупив к ним пару шарфиков, набор косметики, прозрачное bra и домашние туфли впридачу, отороченные розовыми перьями – аля-Барби.

С опозданием в полчаса Катя позвонила в замызганную, выкрашенную масляной краской дверь.

– Кать, ты? – уточнил приглушенный голос.

– Я, я. Открывай!

Дверь широко распахнулась. При виде гостьи радостная улыбка на лице Рыжей переродилась в оторопелое недоумение.

– В…вам кого? – пробормотала она, во все глаза уставившись на яркую юную блондинку, облаченную в сногсшибательные шмотки.

– Светка, кончай удивляться. Лучше в дом пусти.

– Голос знакомый, но я вас не знаю. Что вам от меня надо? – Сбитая с толку путана крепче вцепилась в дверь, готовая ее захлопнуть в любую минуту.

– Слушай, не валяй дурака. Это я! Катя. Я все тебе расскажу. – Понизив голос до шепота, она добавила: – Разумеется, под большим секретом. Но не на лестнице же.

Все еще тараща на нее глаза, Рыжая несколько раз махнула рукой, будто пыталась избавиться от наваждения. Но незнакомка, не желая исчезать, по-прежнему торчала в дверях.

– Д…да никакая вы не Катя… А может… может сестра ее? Ну конечно! Как же я сразу не догадалась! Потому у вас и голоса так похожи. Это она вас прислала? Она решила меня разыграть? Ей это удалось. Ладно. Проходите… Только учтите, если вы что дурное замыслили, я милицию позову.

– Дуреха. – Катя буквально втолкнула Рыжую вглубь передней и захлопнула, наконец, дверь. – Может тебе напомнить, как ты у меня на диване спала, как в моей ванной купалась, как я тебе на завтрак омлет готовила? Как мы с тобой про Кама Сутру болтали?

– Ой, мамочки! Выходит, это и впрямь ты? Да нет… Ну не может такого быть. Так не бывает. Ты ведь была такая… такая, извини, страшненькая, неказистая. А теперь… теперь ты ну совсем другая.

– Ну всё. Кончай удивляться. Надоело. Сказала, что я это я, значит я. Показывай, куда проходить. По-моему, я с тобой была более гостеприимна. И милицией не пугала.

Они вошли в комнату, вопреки ожиданиям Кати, оказавшуюся довольно уютной. Из большого старомодного окна щедро лился солнечный свет. Теперь Рыжая могла разглядеть свою гостью во всех деталях. Катя придавала этой «очной ставке» большое значение. Ей важно было знать, знать наверняка, как воспримут ее новый облик те, кто ее знали и видели сравнительно недавно. И упорное нежелание ее уличной подружки признать ее наполняло Катю чувством глубокого удовлетворения.

– А теперь слушай сюда, – сказала она, усаживаясь на раскладной диван – «рабочий станок» хозяйки. – Ты будешь единственным человеком, кому я открылась, кого я посвящаю в свою тайну… – Помрачнев, Катя добавила: – Первой была мама. Но она умерла. Учти, я потребую от тебя сохранять мою тайну, как свою собственную. Сможешь?

Нервно сглотнув, та кивнула.

– Я провела много месяцев в зарубежной клинике. То, что ты сейчас перед собой видишь – плод их творения.

– Я, конечно, слышала про пластические операции, – приходя, наконец, в себя, затараторила Рыжая. – Все наши певицы и актрисы, у кого есть бабки, ими увлекаются. Иные ложатся в клиники чуть ли не каждый год. Но ведь мы их от этого не перестаем узнавать. А ты…

– Просто они не ставят перед собой такую задачу, какую поставила я. Красота им дана была от рождения. Они борются лишь со старением. А мне нужно было исправлять ошибки природы.

Теперь Рыжая внимательно изучала Катю – от головы до ступней, время от времени покачивая головой и бормоча: «Фантастика!» А потом вдруг выбросила вперед руку и бесцеремонно пощупала ее грудь.

– И это тоже?

Катя ударила ее по руке.

– И это тоже.

– Подушки в лиф или?…

– Подушки под кожу.

– Ну да, силикон. Здорово. Лучше моих смотрятся. И вся ты вдруг стала такая ладненькая. Ну совсем-совсем другая. Такое ощущение, что мы видимся впервые. Я даже не знаю, как с тобой и разговаривать.

– Как прежде, подруга. Как прежде. Внутри я все та же. – Подумав, она сама себе возразила: – А может и нет. Так ты поняла? Ни одна душа не должна знать того, о чем сегодня узнала ты.

– Да у нас с тобой и общих знакомых-то нет.

– Мало ли.

Рыжая кивнула. Немного успокоившись, она сразу вспомнила про обещанные подарки, и взгляд ее непроизвольно потянулся к оставленному на полу пакету. Заметив это, Катя пододвинула ногой пакет по направлению к ней.

– Это твоё, – сказала она небрежно.

Во вторник, одевшись в строгий, добротный костюм, Катя подъехала к детскому саду. Его хозяйка и заведующая совершала утренний обход своих владений. Завидев Катю, она помахала ей рукой, подзывая к себе.

– Доброе утро, Екатерина. Присоединяйтесь. Для вас это будет своего рода экскурсия. У меня тут три возрастные группы: первая – 2-3-летние, вторая – 4-5-летние и третья – 6-7-летние. Вернее – от пяти с половиной до семи. В каждой группе есть спальня, столовая и общая комната. В каждой есть свое фортепьяно для занятий музыкой и танцами. В первой группе только ковры, «загончики», столики для игр и рисования.

Катя с подчеркнутым вниманием озиралась по сторонам, согласно кивая головой. Она успела заметить, что дочка Сашка была определена в первую, самую младшую группу, что она по-прежнему дичилась и куксилась, ни с кем не желая играть. Воспитательница – большегрудая женщина средних лет, склонившись над упрямицей, то ли выговаривала ей что-то, то ли увещевала, а та смотрела на нее букой, готовая в любой момент разразиться ревом.