Еще она рассказала ему про мистера Сиддикапа. Она заново припомнила все «представление». Как он расстроился, как качал воду насосом, как показывал. Она не могла успокоиться. Они говорили об этом, ломали головы и так завелись, что в эту ночь почти не спали. И наконец она сказала: «Слушай, я знаю, что надо сделать. Надо пойти поговорить с адвокатом Стивенсом».

И они встали с постели и пошли с утра пораньше.

– Полиция, – сказал адвокат Стивенс. – Полиция. Должны пойти посмотреть.

Ему ответил муж:

– Мы не знали, что нам делать, имеем ли мы право.

Он упирался обеими ладонями в стол, растопырив пальцы, давя вниз и растягивая скатерть.

– Не обвинение, – сказал адвокат Стивенс. – Информация.

Он и раньше, до инсульта, говорил так сокращенно. И еще, Морин уже давно заметила, как он всего несколькими словами, даже произнесенными не особенно дружелюбным тоном – точнее, произнесенными резко и с упреком, – умел подбодрить людей и снять у них с души тяжкий груз.

Тут Морин вспомнилась еще одна причина, по которой женщины перестали навещать мистера Сиддикапа. Их пугало белье. Женское белье, нижняя одежда – старые поношенные комбинации, лифчики, потертые трусы и растянутые чулки. Развешенные на спинках стульев или на веревке над обогревателем или просто лежащие кучей на столе. Все эти вещи, конечно, когда-то принадлежали его жене, и сначала казалось, что он их стирает и сушит, чтобы потом рассортировать и отдать кому-нибудь. Но проходили недели, а белье никуда не девалось, и женщины стали гадать: может, он нарочно разложил кругом эти вещи? Может, он на что-то намекает? Может, он их надевает на себя? Может, он извращенец?

Теперь, когда эта история выплывет наружу, ему все поставят в вину.

Извращенец. Может, они были правы. Может, он отведет полицию к месту, где задушил или забил до смерти Хезер в припадке извращенной похоти. А может, что-то из ее вещей обнаружится у него в доме. И люди будут говорить такими ужасными приглушенными голосами: «Меня это ничуть не удивляет. А вас?»

Адвокат Стивенс что-то спросил про работу на Дуглас-Пойнт, и Мэриан ответила:

– Он работает в техническом обслуживании. Каждый день, когда он оттуда выходит, его проверяют счетчиком на рентгеновские лучи, и даже тряпки, которыми он вытирает ботинки, приходится закапывать в землю.

Закрыв дверь за этой парочкой и увидев их удаляющиеся фигуры, искаженные рельефным стеклом, Морин не ощутила ожидаемого облегчения. Она поднялась по лестнице на три ступеньки – на площадку, где было полукруглое окошечко. И стала смотреть им вслед.

Никакой машины, грузовика или другого транспорта видно не было. Вероятно, они оставили ее на главной улице или на стоянке позади ратуши. Может быть, не хотели, чтобы их машину видели у дома адвоката Стивенса.

В ратуше располагался полицейский участок. Гости в самом деле направились в ту сторону, но потом пересекли улицу по диагонали и – все еще на виду у Морин – уселись на низкую каменную стену, ограждение старого кладбища и засаженного цветами участка, называемого Парком первопроходцев.

Что это они вдруг решили отдохнуть – после того, как не меньше часа просидели в столовой? Они не разговаривали и не глядели друг на друга, но казались едиными – как люди, отдыхающие посреди совместной тяжелой работы.

Когда на адвоката Стивенса нападала охота вспоминать, он рассказывал, как люди когда-то садились отдыхать на эту стенку. Женщины с ферм, идущие пешком в город продавать кур или масло. Деревенские девочки по дороге в школу для старшеклассников (до того, как появился школьный автобус). Они останавливались, прятали за стеной свои галоши и потом забирали на обратном пути.

В другое время адвокат Стивенс не терпел воспоминаний.

– Старые времена. Какой идиот захочет туда вернуться?

Сейчас Мэриан вытащила из волос несколько заколок и осторожно сняла шляпу. Вот, значит, в чем дело – от этой шляпы ей больно. Она положила шляпу на колени, и муж потянулся к ней рукой. Он забрал головной убор, словно желая поскорей освободить жену от любой тяготы. Пристроил его к себе на колени и стал поглаживать, как бы утешая. Он гладил шляпу, сделанную из ужасных коричневых перьев, будто успокаивал маленькую испуганную курочку.

Но Мэриан его остановила. Что-то сказала ему и прижала его руку своей. Так мать прерывает возню и бормотанье умственно отсталого ребенка – вспышка ужаса, прореха, что на миг открывается в измотанной до предела любви.

Морин словно встряхнуло от ужаса. Как будто у нее съежились кости.

Из столовой вышел ее муж. Она не хотела, чтобы он застал ее за подглядыванием. И стала поправлять вазу с композицией из сушеных трав, что стояла на окошке.

– Я думала, она никогда не закончит болтать.

Он ничего не заметил. Он явно думал о другом.

– Ну-ка поди сюда ко мне, – сказал он.

В самом начале их брака муж Морин упомянул, что они с первой миссис Стивенс перестали спать вместе после рождения второго ребенка, Хелены. «Ведь у нас уже были мальчик и девочка», – сказал он, имея в виду, что им больше не нужно было детей. Морин тогда не поняла, что он точно так же и с ней когда-нибудь перестанет спать. Она была влюблена в будущего мужа. Правда, когда он впервые обнял ее за талию – в конторе, – она подумала, что, может быть, шла куда-то не в ту сторону и он решил показать ей нужное направление. Но она сделала такой вывод, потому что адвокат Стивенс скрупулезно соблюдал приличия, а не потому, что его прикосновение было ей противно. Наоборот, она о нем мечтала. Те, кто думал, что она выходит замуж по расчету, хоть и хорошо относится к жениху, изумились бы, видя, как она счастлива в медовый месяц. Счастью не помешало даже то, что ей пришлось освоить игру в бридж. Она знала всю силу мужа – и как он ее использует, и как сдерживает. Ее тянуло к мужу, несмотря на его возраст, нескладность, желтые пятна от табака на зубах и пальцах. У него была теплая кожа. Через пару лет после свадьбы у нее случился выкидыш с таким сильным кровотечением, что ей перевязали трубы, боясь, как бы это не повторилось. После этого ее интимная жизнь с мужем закончилась. Видимо, он и раньше этим занимался только в качестве одолжения ей, думая, что не годится лишать женщину шанса стать матерью.

Иногда она к нему приставала – совсем чуть-чуть, – и тогда он говорил: «Ну-ка, ну-ка, Морин. Это еще что такое?» Или приказывал ей повзрослеть. Это выражение он подцепил у своих собственных детей и продолжал использовать, когда они уже давно забыли это словечко и вообще покинули родительский дом.

Эти слова были для нее унизительны, и ее глаза наполнялись слезами. Он же был из тех мужчин, которые больше всего ненавидят слезы.

А теперь, подумала она, какое счастье было бы – вернуться к тем временам! Ибо аппетит ее мужа возобновился – или же у него развился новый аппетит, гораздо сильней. Ничего не осталось от прежней неловкой церемонии, формальной нежности первых лет их брака. Теперь у него туманился взгляд и все лицо словно тяжелело. Он начинал говорить с ней коротко, отрывисто, иногда толкал ее или тыкал в нее пальцами, даже пытался засовывать в нее пальцы сзади. Но ей не нужны были понукания – она сама в такие минуты старалась как можно скорей довести его до спальни, опасаясь, что он поведет себя непристойно где-нибудь в другом месте. Его старый кабинет на первом этаже перестроили – получилась дополнительная спальня со смежной ванной комнатой, чтобы адвокату Стивенсу не приходилось подниматься по лестнице. У этой спальни хотя бы дверь запиралась, так что Фрэнсис не могла ворваться. Но вдруг кто-нибудь позвонит по телефону и Фрэнсис придет их искать. Она будет стоять снаружи под дверью и услышит все эти звуки – услышит, как адвокат Стивенс пыхтит, сопит и командует женой, как приказывает ей, шипя от отвращения, делать то или это, как молотит все сильней и сильней и под конец у него вырывается команда – скорей всего, невнятная для всех, кроме Морин, но все же красноречиво, как шумы в туалете, говорящая о его уродливых излишествах.