стала заваривать для меня чай. Мне было неловко, поскольку я привыкла ухаживать за собой сама.

— А Олег Леонидович сильно любил маму Ромы? — запинаясь и робея от того, что лезу не в своё дело, поинтересовалась я.

— Как мальчишка любит тебя.

Я сначала не поняла, что она имеет в виду, а потом подавилась чаем и закашлялась, когда он носом вышел.

— Ох, язык без костей, — Тамара Викторовна осторожно постучала меня по спине. — Олег Сашу любил… нет… он её боготворил. Весь мир к её ногам был готов положить. Всё делал исключительно ради семьи.

— А почему тогда так быстро с матерью моей сошёлся? — вытирая салфеткой лицо, спросила шёпотом.

— Он не осознал ещё, — в серых глазах женщины увидела глухую тоску. — Когда теряешь близкого человека, не понимаешь этого просто. Ходишь, ешь, дышишь. Будто забываешь о том, что произошла трагедия. Ты живой, время идёт, минуты, а он остался там, в том моменте. И тебе кажется, что вот-вот дверь откроется, он зайдёт. Просто уехал в долгую командировку. Просто связи нет. Осознание потери приходит в редкие моменты. Для Олега… Для Олега твоя мать стала спасением. Напоминанием молодости. Далёкой молодости, где он встретил Сашеньку.

— Я ведь правильно поняла, что моя мать и Олег Леонидович были знакомы и раньше?

Женщина ответить не успела, поскольку в коридоре послышались чьи-то шаги. Она рукой махнула, давая понять, что мы продолжим разговор позже.

На кухню вошла мать. Прошла к холодильнику, будто меня не заметила, достала йогурт и села за стол. Я залпом допила чай и поднялась.

— Спасибо, Тамара Викторовна, — благодарила я не только за чай, но и за разговор, который хоть чуточку приоткрыл мне завесу прошлого.

— Всегда, пожалуйста, Полиночка.

Я пошла на выход, когда мамин голос раздался мне вслед:

— Полина, постой. Нам нужно поговорить.

Даже не замедлилась. Разговаривать с ней не было никакого желания. Все те слова, что я ей сказала, будто с глубины души болью всплыли. Будто до этого их камнями придавливало, а руками Ромы эти булыжники прочь были убраны. Разговаривать и даже смотреть на мать не было никакого желания.

Я покинула кухню, даже не оглядываясь. Только услышала спокойный голос домработницы:

— Дайте девочке прийти в себя.

— Только у обслуги советов не спрашивала, — раздражённо и агрессивно ответила мать.

В очередной раз поразилась тому, насколько слепа я была. Как я могла не замечать всего этого в матери? Куда я смотрела? Неужели мои очки были настолько розовыми и с толстенными стёклами? Сейчас же они разбились, осколками больно раня. Что-то подсказывало мне, что поездка в деревню будет очень «весёлой».

Через пять часов машина Олега Леонидовича мчала нас по шоссе. В салоне стояла напряжённая тишина и давила на нервы, заставляя меня нервно сжимать и разжимать кулаки. Я чувствовала на себе взгляды матери, но даже не смотрела в её сторону. Успокаивало лишь то, что в присутствии отца Ромы она не решалась заговорить со мной. Видимо, очень боялась, что её жених натуру её увидит и жениться передумает.

Вздрогнула всем телом и перевела потерянный взгляд на макушку Ромы, когда его пальцы легли на мой сжатый кулак и сжали, даря успокоение. Он не смотрел на меня. Просто аккуратно поглаживал кожу. Но и этого хватило для того, чтобы пружина в груди медленно разжалась, а тревога сменилась спокойствием и предвкушением выходных в деревне.

Недосып и покачивание машины сыграли свою роль. Не заметила даже, как провалилась в сон, уронив голову на плечо парня.

Проснулась только тогда, когда машина остановилась, а лба коснулись влажные губы.

— Приехали, птичка, — шепнул Рома.

Я выпрямилась и сонно заморгала, глядя на двор с бегающими курочками в окно машины. Увидела на груди парня мокрое пятно, там, где лежала моя голова. Смутилась дико и выскочила из машины, тут же поёжившись от прохладного сентябрьского вечернего воздуха.

Вдохнула его поглубже и зажмурилась, чувствуя, насколько он свежий. Наслаждаясь приятным запахом сена.

— Приехали всё же, — раздался хриплый и немного скрипучий голос.

Распахнула глаза. Увидела невысокую женщину спешащую к нам по каменной дорожке. Она будто с картинок детских книг сошла — худая, низкая, с носом картошкой и в белым платочком на голове. Только вот её лицо совсем не выглядело добродушным. Бабушка Ромы была явно зла.

— Мама, — Олег Леонидович склонился и поцеловал сморщенную щёку.

— Ты зачем её притащил в мой дом? — чёрные брови сошлись на переносице.

— Мы всё по телефону выяснили, — мягко ответил мужчина.

— Всё же забралась к тебе в постель шалашовка, — она сказала это очень тихо. Настолько тихо, что, кажется, Олег Леонидович этого не услышал. Поскольку никак не отреагировал.

— Привет, ба, — Рома вышел из машины и подошёл к женщине, склоняясь почти в два раза и обнимая её.

— Внучек мой. Как вырос за месяц. Красавец мой. Девочки небось косами машут, внимание привлекают.

У меня после этих слов в груди всё больно сжалось. Машут. Ещё как.

— А это что за красавица у нас? — мудрые и чёрные, как у Ромы, глаза на меня скользнули. — Девушка твоя, Ромочка?

— Нет, мама. Моя дочь.

— Дочь твоя? — женщина каркающе рассмеялась. — Как тебя зовут, девочка?

Бабушка Ромы отодвинула внука и сына, ко мне подошла, сухими и потрескавшимися подушечками пальцев провела по моей щеке. Улыбнулась по-доброму.

— Полина.

— Девочка Солнца, — пальцы женщины волосы подцепили, провели по прядкам. — Красивая такая. И несчастная, — качнула головой. — В дом пойдём, молока налью. Совсем свежее.

Женщина даже не посмотрела в сторону моей матери. Будто её и не было. Мы с Ромой пошли в дом следом за бабушкой, а Олег Леонидович с мамой во дворе остались. Мама что-то возмущённо говорила, а мужчина её успокаивал.

Бабушка Ромы за крепкий дубовый стол нас рядом усадила, налила в стаканы молока и хлеба отрезала. Горячего, с хрустящей корочкой. Мне казалось, что я в жизни ничего вкуснее не ела. Я кусала хлеб, жмурилась и запивала тёплым молоком.

— Рома, Рома, — бабушка парня тихо рассмеялась, а я открыла глаза.

Поймала взгляд Ромы. Чёрный. Глубокий. Жадный. Слизнула крошку хлеба с губы и потупилась.

— Сейчас спать вам постелю. Озеро ещё тёплое, завтра скупаться сходите. А ты, Ромочка, Полине покажи пещеру свою.

— Хорошо, ба, —