Наверняка и с Али происходило нечто подобное.

После того как акушерка отвалила камень и открыла пещеру для воскрешения новорожденного Мохаммеда в мир иной, а ему удалось выбраться на волю живым, боксер прошел церемонии привыкания организма к новым продуктам питания, их метаболизму и выделению непереваренных остатков пищи во внешнюю среду в руках опытной Одессы Клей[250], надеясь в итоге попасть «туда, не знаю куда», где исчезает необходимость естественных испражнений в процессе дефекации «того, не знаю чего», а «все выходит из людей посредством особого пота, подобного мускусу, с поверхности кожи»[251]и смывается дождем из драгоценного металла, падающего, брызгающего и растекающегося на золотые и серебряные кирпичи[252].

Возможно, поэтому, а может быть, и по какой-то другой причине, Кассиус, не побоявшийся выйти на ринг с самим Джорджем Форманом, ужаснулся взглядам пассажиров со стульев (советского производства (работы мастера Гамбса) в городском автотранспорте), выполенных из диэлектрического материала с повышающим трансформатором и ограниченной подачей тока[253], чтобы граждане не разгорались во время поездок и не вскрывали сиденья, как консервные банки, в поисках фамильных драгоценностей Кисы[254].

Поэтому, интуитивно почувствовавший подвох в глазах советских пассажиров Клей, оказался недалек от истины, бурлящей в стране истории, когда испугался объема ее реалий, зависящих от импульса президентского смывного бачка.

Испугался, да и ладно. У всех свои фобии! А я возвращаюсь к своей бабушке Неле и Дар-горе.

Бабушка жила в частном секторе с сыном Славой и внуком Эдиком. Дядя Слава имел на груди наколку «Ленин-в-профиль-Джугашвили», так как, по представлениям советских людей, тех, кто имел на груди наколки лениных и швилиев, коммунисты не расстреливали, а только сажали в тюрьму. Он и сейчас носит ее на всякий случай, хотя теперь коммунисты занимаются политическим выживанием и им не до расстрелов. Народ многое узнал про их делишки в двадцатом веке, и находить слабоумных в современном обществе становится все труднее…

Или нет?

Мульт: Сколько угодно!!!

Бабушка Неля курила «Беломорканал» и умела одной рукой вынимать из пачки папиросу, сминать ее особенным способом и вставлять между зубов. Затем (этой же рукой) открывать коробок, доставать спичку, запаливать ее о черкаш коробка и прикуривать. При этом ее большая левая рука мирно покоилась на маленьком подлокотнике старого кресла.

Сделав глубокую затяжку всем телом, весящим сто сорок килограммов, бабушка приветствовала наше появление хриплым басом: «Аааа! Интеллигенция сраная приехала!» – и тушила выкуренную папиросу о железную пепельницу, на которой был выгравирован анфас Ленина.

Я не знал, что такое интеллигенция, но зато знал, что бабушка ушла на фронт в восемнадцать лет, через два года после того, как в тысяча девятьсот сорок первом году родила мою маму. Ее муж (мой дед Георгий) отправился на войну в августе тысяча девятьсот сорок первого года и попал в танковые войска. Георгий высылал Неле в Сталинград деньги, чтобы она могла существовать сама и кормить дочку. Когда начались бомбежки, мои прапрабабушка, прабабушка, ее сын, дочь и внучка (моя мама) были в городе. В один из первых же налетов у прапрабабушки Ксении осколком бомбы оторвало руку. Она умерла через несколько минут. Хоронить ее было не в чем, и прабабушка Аня вытащила из руин дома дедов сундук, положила в него свою маму, ее руку и засыпала останки прапрабабушки в окопе.

В сорок втором году окопы и блиндажи заставляли рыть (около домов) всех жителей города, хотя никто не верил в то, что война может докатиться в такую даль. После первой же бомбежки большинство людей лишились всего. Прячась двадцать третьего августа под вой сирен в самодельные землянки, люди не подозревали, что видят свой город в последний раз.

Небо потемнело от сотен самолетов люфтваффе. Бомбы сыпались и сыпались, пытаясь пробить панцирь планеты и разорвать мантию Земли. Земля дышала, двигалась, охала и кричала от непрекращающихся разрывов. Люди, сидевшие в блиндажах, прощались с жизнью, и жизнь покидала их, погребая под тоннами поднятого в небо грунта. Быстрее других умирали те, кто находился в окопах. Позже их местонахождение определяли по торчащим из земли рукам. Руки тянулись к небу, моля железных драконов о снисхождении, но после того как у монстров закончились фугасные бомбы, они обрушили на землю зажигательные снаряды. От их несметного количества в городе образовался огромный пламенный ураган. Огонь пожирал высохший за лето Сталинград и, покрывая землю ожогами, уничтожал следы преступления и его свидетелей.

К вечеру бомбежка прекратилась, и уцелевшее население стало выбираться наружу. Дымящиеся развалины ночного города освещались языками тысяч костров.

Словно маленькие родники, люди потекли из подвалов, бомбоубежищ и блиндажей на божий свет и слились в одну большую, стонущую от ужаса реку. Река подхватывала, несла, поглощала и вырывала у матерей их сокровища. Женские руки выскальзывали из детских ладоней так быстро, что оглушенные происходящим дети не сразу осознавали случившееся. Но вскоре поток выдавливал их маленькие тела на обочины улиц, и они громко рыдали, потеряв самое дорогое на земле существо.

Перекрывая стоны раненых и плач осиротевших, вопли матерей пронзали бурлящую лаву исступленными криками и, повторяя имена пропавших чад, продолжали двигаться к Волге.

Вскоре у переправы образовался огромный муравейник. Он ожил, заголосил, зашевелился, желая приблизить к себе спасительный левый берег. Но тут в ночном небе появились светлячки. Маленькие, безмолвные светлячки, словно души погибших детей, рассыпались по небосклону маячками и, озарив небо, стали спускаться, освещая под собой землю. Люди смотрели и смотрели вверх, пока не поняли, что это парашюты с прикрепленными к ним фонарями. Вслед за парашютами с неба посыпались бомбы. Рев снарядов смешался с грохотом озверевших от бессилия зениток и воем попавших в западню людей. Переполненные кораблики отчаливали от правого берега и тут же оказывались под обстрелом. Катера раскачивались, подпрыгивали от водяных столбов смерти, поднимающихся то с правой, то с левой от них стороны, и, не выдержав напряжения, кто-то прыгал за борт, обрывая невыносимые мучения и страх перед неминуемой смертью.