Словом, мошенники плодились и размножались… однако мысли о том, что он сам собирается смошенничать, Боткин с негодованием отгонял. У него были благие и благородные цели!

Так случилось, что он явился в Высший монархический совет в самый разгар спора Медного Всадника с его помощником фон Швабе, издателем монархического журнала «Двуглавый орел», и с Зинаидой Сергеевной Толстой. Прежде она живала в Царском Селе и была в дружеских отношениях с семьей императора.

Боткин воспринял такое совпадение как благосклонный знак судьбы.

Все трое оживленно обсуждали вот какую проблему: согласно закону о престолонаследии дочери Николая II могли бы претендовать на трон только после всех членов династии мужского пола; к этому времени были живы более двух десятков Романовых-мужчин, уцелевших во время революции и бежавших из России.

– Закон, имевший силу до тысяча девятьсот семнадцатого года, сейчас можно считать устаревшим, – вмешался Боткин. – Великая княжна, которая спаслась неведомым чудом, могла бы стать живым символом, вокруг которого сплотились бы все эмигранты, противопоставив ее наглецу Кириллу, вознамерившемуся объявить себя законным наследником русского престола.

Боткин знал, что говорил: Медный Всадник был яростным противником Кирилла – именно из-за его фронды, которую великий князь так бесстыдно демонстрировал в 17-м, способствуя низвержению императора и уничтожению монархии, а теперь Кирилл был готов с удовольствием занять несуществующий российский престол.

– Теперь бы найти человека, который помог бы нам разобраться, она это или не она, – задумчиво проговорил Марков.

– Я бы хотела навестить ее! – воскликнула Зинаида Сергеевна.

– Удачи вам, – благожелательно напутствовал Марков.

«И нам», – подумал Боткин.

Буквально на другой день Зинаида Толстая в сопровождении дочери и фон Швабе навестила пациентку в Дальдорфе. Сначала загадочную особу ждали в приемной, однако она не пожелала выйти. Пришлось визитерам пройти в палату.

«Фройляйн Унбекант» лежала, повернувшись к стене и стараясь спрятать лицо под простыней. Зинаида Сергеевна всмотрелась в свернувшуюся калачиком фигурку и вдруг пробормотала:

– Танечка!

Неведомо, почему она назвала «фройляйн Унбекант» именно так! Однако вышло удачно. «Фройляйн Унбекант» выглянула из своего укрытия и изумленно уставилась на Зинаиду Сергеевну.

– Танечка? – повторила она недоуменно. – Так звали мою сестру…

Толстая была сражена. В самом деле, почему Татьяна? Та ведь была гораздо выше ростом, чем эта девушка. Самой маленькой в семье была Анастасия, и значит…

– Анастасия, дорогая моя! Ваше высочество! – воскликнула она.

Девушка, впрочем, смотрела настороженно, и тогда Зинаида Сергеевна показала ей драгоценнейшие реликвии, которые ей удалось спасти при бегстве из России: почтовые открытки с изображением членов императорского семейства, фотографии великих княжон, подписанные ими, и письма, которые были посланы Романовыми.

Девушка взглянула на них и тихо заплакала.

Это произвело огромное впечатление на Зинаиду Сергеевну и тех, кто был с ней. «Так плачут на могиле близких людей», – говорила потом Толстая.

Немного успокоившись, девушка принялась перебирать фотографии и раскладывать их попарно. Она взяла два снимка императора, два – императрицы, по два – цесаревича и великих княжон. И только фотографию Анастасии выбрала единственную. Потом разъединила пары в две стопки: слева лежали снимки семьи Романовых и справа – тоже.

– Неужели все погибли? – спросила вдруг «фройляйн Унбекант». – И эти, и те?

Толстая и фон Швабе переглянулись недоуменно: какие еще те и эти?

Впрочем, «фройляйн Унбекант» тотчас смешала снимки, вновь упала лицом к стене и залилась слезами.

Доктор настоятельно попросил визитеров удалиться. И они ушли, слишком взволнованные, чтобы запомнить ее странный вопрос, а между тем для «фройляйн Унбекант» он был вовсе даже не странным.

Александр Гайковский не раз проклял себя за то, что впутался в эту историю. Но ему предложили такие деньги… разумеется, это были не бумажки, которые в те обезумевшие времена по всей России ходили разные: где керенки, где еще царские, где иностранные деньги. Все дензнаки, кроме долларов или фунтов, обесценивались чуть ли не каждый день, и не зря люди говорили, что они скоро будут годны только на то, чтобы ими оклеивать стены – на манер обоев. Гайковский получил золото – еще царское, то, которое ценилось сейчас даже дороже американских или английских денег. Дали ему также мешочек с украшениями, в числе которых было жемчужное ожерелье такой красоты, что Гайковский не мог себе представить женщину, на шею которой можно было бы это ожерелье надеть. Ну вот разве что царевной-королевной она должна быть… как та, которую он вывел из подвала в Перми и с которой простился возле Нижней Курьи, чтобы встретить и увести снова в подвал другую.

Но все пошло наперекосяк… Они разминулись на минуту, а в это время черт принес Мишку Кузнецова и Ваньку Петухова. Они и перехватили девушку.

Когда Гайковский увидел ее, то сначала подумал, что это та самая, которую он вывел из Перми. Решил, что ту схватили, что всё дело загублено! Лицо девушки было залито кровью, да и похожи они как две капли воды – немудрено спутать.

Но тут же он увидел, что на ней коричневые чулки… А на той были белые – ну, грязные, конечно, но все же бывшие некогда белыми. Гайковский мельком это заметил, когда помогал ей выбраться из подвала и у нее юбка немного задралась. Заметил, да тут же и забыл, а теперь вспомнил и понял, что подмена все же удалась.

Удалась, да не совсем!

Кто знает, может быть, он отбил бы девушку у солдат, соврал, что это его девка… Мишка и Ванька не стали бы у товарища отбивать то, что ему принадлежало! – да она, на беду, возьми и заори: я-де великая княжна Анастасия.

Не важно, поверили они или нет – теперь Гайковский не мог за нее вступиться, не рискуя жизнью семьи. Он уговорил мать еще вчера уехать в условленное место, однако она что-то замешкалась со сборами, и Гайковский знал, что тронуться в путь они с Верунькой, его сестрой, и Сергеем, младшим братом, смогут только завтра, не раньше. А если солдаты на него озлятся, они и впрямь могут завалиться в Верхнюю Курью и всех Гайковских к стенке или в петлю определить, а его в чеку сдать.

Надо было что-то придумывать… Но что?!

Когда эту бедняжку уволокли в вагон 21-й роты, Гайковский еле сдержался, чтобы не наброситься на этих тварей.

Ему было жалко и девушку, и деньги. Неужто их придется теперь вернуть? Конечно, можно удариться в бега прямо сейчас, но Гайковский нутром чуял: тот человек с черными непреклонными глазами, который ему заплатил, не пошутил. Он расправится и с ним самим, и с его семьей. Гайковский редко видел людей, которые были бы способны внушать такой ужас, как этот невысокий и худощавый человек с густыми бровями, сошедшимися к переносице. Его густые и длинные ресницы были обычно полуопущены, скрывали бритвенное лезвие взгляда, но уж когда этот человек смотрел Гайковскому в глаза, того охватывал нерассуждающий, слепой ужас.