Он подождал, пока ванна заполнится до переливной дырки, после чего забрался в нее и откинулся на спину. От горячей воды поднимался полупрозрачный пар. Немного повисев над поверхностью воды, он утягивался к вытяжке, обволакивая по пути Лёвкину голову влажным и горячим. Ощущение было приятным и тоскливым. Оба они устали, что сам он, что Адка. Затянувшаяся чертовщина никак не давала расслабиться. Перевертыш этот фуфловый, классический фальшак, Вий доморощенный. Гуглицкий глубоко вздохнул, втянув в легкие вместе с воздухом шматок теплого пара. «Душа… — подумал он, — вдох — это душа…» Затем резко выдохнул. «Дух…» — вспомнил он и про другую часть этой замысловатой конфигурации, также упомянутую в лекции нахального ботаника-дыроплета: — «Дух — это выдох…» Он глянул на настенные часы и выдернул сливную затычку. Время было вылезать, сушить бороду феном, жить дальше. Подождал, пока сойдет вода, поднялся, накинул банный халат и переступил через борт ванны. Под босой ногой было мягко и шелковисто. Он перешагнул другой ногой, затем протер глаза от остатков влаги и пошел по направлению к селу.

Шелковистая трава внезапно закончилась, перейдя в узкую пыльную грунтовку. Солнце уже клонилось к закату, верней, почти закатилось, однако окрестность все еще славно просматривалась всей своею невеселой картиной. Идти было пока еще ничего себе, каменья да сучки на пути ему не попадались, и босые ноги его могли без затруднений терпеть под собою накатанный телегами и утоптанный пешим людом путь. Разве что меж пальцев сразу же набилась плотная пыль, и сбитые комки ее давили на ложбинки. Кругом грунтового пути рос густой бурьян и чернел густой терновник.

Само село стояло левей, как и облегающая его река с водою чистой, будто бы с растворенной в ней серебряною пылью. Церковь же, деревянная, почерневшая, убранная зеленым мхом, с тремя конусообразными куполами, уныло стояла по правую руку от Лёвы, в чувствительном отрыве от крайних сельских домов, ближе к полю, уходящему в совсем уже бескрайнюю даль. Заметно было, что в церкви этой давно уже не отправлялось никаких служб.

Лёва прикинул глазом — шагать ему было еще с полчаса, не менее того: однако ж — ничего не поделать, и он пошел себе прямо на церковь. Не дойдя шагов ста с небольшим, уперся в страшно запущенный сад. От сада этого, он почуял, исходила волнительная сила, она и остановила его на самом уже подходе. Однако, не миновав сей сад, к церкви самой дороги не было, если не посчитать за дорогу одну всего неприметную тропку. Остальное было закрыто от глаз густо разросшимися вишнями, бузиною да лопухом, проросшим вверх стеблями своими с розоватыми шишками. Поверху всего растительного запустенья раскинулся хмель, обволакивавший собою сад почти целиком. Со стороны плетня, отграничивающего церковь от сада, сеть из густо переплетенных между собой плетеных хмелевых ростков, разбавленных синими вкраплениями от синеющих чашек колокольцев, прикрепившихся бог знает как на самую крышу, опускалась вниз и далее стелилась уже по самой земле, образовывая собою еще одну, кроме плетня, живую препону, будто назло свитую нездешнему путнику незнаемой и недоброй силой.

Задрав полы своего халата, Гуглицкий кое-как преодолел это внезапное препятствие на своем пути и оказался в небольшом дворике перед самым входом в церковные двери.

Теперь по всем законам жизни и смерти следовало перекреститься, чего, однако же, Лёва не исполнил, несмотря на забрезжившие в середине живота его легкие сомнения. Отбросил их напрочь, не стал вводить себя во искушенье, какого не мог себе позволить, будучи человеком не православным и не верующим вовсе ни в кого. Адуська — та была крещеной, еще с поры грудничкового детства, и хотя веры своей пред супругом не выставляла напоказ, однако в церковь порою заворачивала, супротив Лёвкиных улыбчивых качаний головою. «Хуже не будет… — на всякий случай полагал для себя Лёва, — и расход пустячный — никакой».

Он взошел по крутой лестнице на крыльцо, вступил в церковь и осмотрелся. Посредине церкви стоял черный гроб. Пред темными образами, висящими по стенам, теплились свечи, испуская слабейший свет. Заметно светлей было у иконостаса, там и свечей было чуть больше, и оттого темнота, залившая собою церковную внутренность, казалась не столь удручающей. Перед возвышением, на котором покоился гроб, на полу был начерчен мелом круг. Посреди круга стоял неприметный человек в черной хламиде, непонятной для смотрящего: то ль был это некрасиво пошитый сюртук по колено, то ль мешочная накидка с веревочным перехватом по поясу, а то ли укороченная не по порядку семинаристская ряса. Человек стоял к Лёве спиной, лицом к гробу и уперши глаза в книгу, видом своим напоминавшую теперешнюю брошюру, из тощих и ярких, негромко читал вроде бы заупокойную молитву, невнятно бормоча себе под нос. Лёва подошел ближе и прислушался. А вслушавшись, немало подивился содержанию. В бормотании семинариста он нежданно-негаданно разобрал знакомые слова. Тогда он приблизился больше и на этот раз удивился уже совсем. Поначалу — тому, что, вглядевшись в фигуру, обнаружил на ней вылезающие из-под хламиды джинсы с неопрятными прорехами по коленям и ниже. Второе удивленье, впрочем, догнало первое и тут же обогнало его по силе своей. Слова молитвы, ставшие теперь уже вполне различимыми для уха, звучали:

«…после чего необходимо выполнить дополнительные настройки… для этого нажмите на свойства и выберите учетные записи… в открывшемся окне выберите учетную запись нашей почты и снова нажмите кнопку свойства… перейдите на вкладку серверы и пометьте галочкой в разделе сервер исходящей почты пункт проверка подлинности пользователя, после чего станет активна кнопка настройка… необходимо на нее тоже нажать… в открывшемся окне необходимо проверить, чтобы был выбран пункт как на сервер входящей почты и нажать о’кей…»…

Человек сей непонятный был вежливый ботаник, насмешник и издеватель, установивший семейству Гуглицких хитрую дощечку для подлой и глумливой игры.

Мысль о мщении стала по счету второй. Поначалу в голову залетела другая и тут же сделалась первостепенной — пошто он сюда явился, коллекционер антикварного оружия, но никак не икон и дощечек, Лев Гуглицкий, в эту забытую всею божьей жизнею церковку с черным гробом посреди нее и всем этим убогим убранством, какое разобрать глазами совершенно невозможно даже при великом желании. Что ему здесь, какой навар и польза от стоянья в этой полутьме наедине с хитроумным врагом, отвернутым от него лицом к алтарю. Кабы еще был он Михайло Шварцманом, так, может статься, пригляделся б острей да прицельней. Но только он-то, Лёва, оружейник ведь, а не досочник какой сомнительный, чего ж ему за чужое-то хвататься, один убыток выйдет да порицанье от обученного делу люда.

Однако потолковать с глазу на глаз все ж надлежало. И он сделал шаг по направлению к ботанику в рясе. Этот шаг, однако, стал последним в его намерении потолковать. Внезапно словно дунул, пройдясь по рукам его и полам слабо запахнутого банного халата, неизвестный ледяной ветер, и за окнами загудело и громозвучно завыло страшным, то ль от само́й неприветливой природы исходящим, то ль от одичавшего зверья, то ль от каких-то иных, неведомых сил.

Тут же резко, с железным лязгом откинулась крышка у гроба, и сам он стал вертикально. Ботаник задрожал всем своим телом и выронил брошюру из рук. В ужасе отвернул он от гроба лицо и прижал к нему ладони, ограждая глаза свои от ужасного зрелища. Лишь чрез губы его доносились до Лёвиных ушей обрывки отдельных слов молитвы, какую ботаник не бросил читать: