Но в столице снова нашелся неожиданный герой — на этот раз сирийский пастух по имени Конон. Появившись в городе за месяц до прибытия флота мусульман, он искусно воспользовался политическим кризисом, чтобы захватить трон, и был коронован как Лев III. В равной степени бегло говорящий на арабском и греческом, новый император обладал острым умом и обширным опытом сражений с арабами. Воспользовавшись самой суровой зимой на памяти живущих, войско Льва легко обошло армию мусульман по льду, в то время как его огненные корабли уничтожили арабский флот, а ужасные холода выморозили и домашний скот, и людей. Голодным, не способным похоронить своих мертвецов в промерзшей земле мусульманам пришлось поедать плоть своих погибших товарищей, чтобы остаться в живых. Весной пришла оттепель, но в условиях антисанитарии она лишь принесла болезни в лагерь осаждающих — и когда Лев убедил племя болгар напасть на злополучных мусульман, их командующий в отчаянии сдался. Этот поход обернулся для мусульманских войск полной катастрофой. Менее чем половине армии вторжения удалось вернуться в Дамаск, а из всего огромного флота только пять кораблей уцелело, чтобы увидеть свои родные берега.[108]

Льва III чествовали как гиганта времен Юстиниана, посланного небом спасителя империи — но его правление лишь показало, какие шрамы оставили на империи арабские завоевания. Потери Византии были чудовищными. Менее века назад она была господствующей силой в Средиземноморье, простираясь от Испании до Черного моря, гордым и уверенным в своих силах вместилищем христианской культуры и цивилизации. Божественный порядок небес отражался здесь, на земле, а всемогущий император вершил правосудие именем бога. Все переменилось в мгновение ока. Ошеломляющий враг вырвался из песков пустыни и смел все на своем пути. Две трети территории империи были смыты их потоком, и половина населения исчезла. Арабские налетчики грабили оставшиеся земли, а города лишь смутно походили на то, чем они были в более счастливые времена. Целые народы спасались бегством от неопределенности городской жизни и отступали в более подходящую для обороны безопасность горных областей, островов или других труднодоступных мест. Беженцы, доведенные до нищеты и отчаяния вторжениями мусульман, бродили по улицам Константинополя, и благополучие города иссякло. Некогда могущественная империя съежилась до пределов Малой Азии, и теперь была беднее, менее населена и гораздо слабее, чем соседний халифат.

Византийскому миру были нанесены глубокие раны. Армии самозваного пророка столкнулись с христианской империей, чей император был мечом в деснице бога — и все же отступали именно воины под знаменами Христа. Всего за восемь лет мусульмане завоевали три из пяти великих патриархатов христианской церкви — Александрию, Антиохию и Иерусалим — и ни молитвы, ни иконы, ни сталь не смогли остановить их. Надменный халиф захватил самый священный город христианства и построил здесь Купол Скалы, похваляясь, что ислам вытеснил христианство. Использовав для украшения здания работу византийских мастеров, он добавил сюда надпись, гласящую, что Иисус был только пророком, и завершавшуюся зловещим предупреждением для христиан воздерживаться от иных высказываний.

Византийцы ответили тем, что поместили изображение Христа на свои монеты — отчасти чтобы снова добиться божественной милости, отчасти чтобы досадить арабам, которые широко пользовались этими монетами. Но имперские армии по-прежнему терпели поражение за поражением. Для империи, которая стала христианской после такого убедительного довода, каким стала победа на Мильвийском мосту, подобные бедствия подрывали самые основы миропорядка. Почему, спрашивали себя обескураженные граждане, Господь позволил произойти такому несчастью?

Для Льва III ответ был очевиден. Христос лишил их своей защиты, и повинны в этом были священные иконы, которые столь почитались многими жителями империи. Изначально являвшиеся вспомогательным средством в молитве, теперь иконы обожествлялись до такой степени, что грань между почитанием и слепым поклонением стерлась. При крещении иконы могли приниматься в крестные родители, верующие обращались к ним в молитвах с просьбами о заступничестве. Люди на улицах благодарили икону Богоматери за избавление от мусульман, и с большинством икон теперь обращались с благоговением, подозрительно схожим со старым языческим поклонением идолам. То, что изначально было средством, предназначенным приподнять завесу между мирским и божественным, теперь стало очевидным нарушением второй заповеди. Библейские израильтяне разгневали бога, поклоняясь золотому тельцу — и вот теперь империя, как когда-то избранный народ, который скитался в пустыне сорок лет, была наказана за грех идолопоклонства.

Священным долгом императора было положить конец злоупотреблениям, которые очевидно разгневали бога, и в 725 году Лев III взошел на кафедру Святой Софии, чтобы обратиться к людям, столпившимся в церкви, с горячей проповедью, обличавшей самый злостный грех. Мусульмане с их строгим запретом всех изображений человека, указал он, одерживают победу за победой — в то время как византийцы поражены ересью и гневят бога, молясь о спасении раскрашенным дощечкам. Немногие из паствы могли не согласиться с императором, и еще меньше было тех, кто мог поспорить с утверждением, что дела империи обстоят ужасно. Однако Лев лишь начинал. Пришло время провести реформы не только на словах.

Главные ворота Большого дворца, выстроенные Юстинианом после восстания «Ника», были величественным сооружением из бронзы. Серия мозаик, прославляющая триумф великого императора и его полководца Велизария, украшала внутреннюю часть их центрального свода, а прямо над дверьми возвышалась великолепная золотая икона, изображающая Христа, что заставляла казаться незначительным все вокруг нее. Обращенная к Софии и видимая с любой точки огромной центральной площади, она была самой знаменитой иконой в городе, а рука фигуры на ней, воздетая в жесте всеобщего благословления, служили напоминанием о долге праведного императора. Однако для Льва она была теперь всего лишь символом, свидетельствующим о болезни, которая преследовала империю, и он отдал приказ о ее немедленном уничтожении.

Проповеди императора могли пользоваться большой поддержкой, но зрелище того, как христианские солдаты варварски и безнаказанно разрушают изображение Христа, оказалось непереносимым. Группа женщин, оказавшихся поблизости, пришла в такую ярость, что напала на солдат и расправились с ответственным за это деяние. Полномасштабного восстания удалось избежать только после того, как дворец серьезно пригрозил собравшейся толпе оружием. Зато мятежи прокатились по сельской местности, а в Греции появился претендент, который заявил, что сбросит нечестивого императора с трона и восстановит должное почитание икон.

К счастью для Льва, его победы обеспечили ему достаточное уважение армии, чтобы он был способен легко сокрушить мятежников. Но на Западе он не был столь же удачлив. Прикрытая империей от арабского вторжения, Западная Европа наблюдала за всеми этими спорами вокруг икон с ужасом и растерянностью. Гордясь своим художественным наследием, она не видела причин для вывода, что картины и скульптуры представляют собой помеху вере. В частности, папа был раздосадован тем, что император вмешивается в вопросы христианской доктрины и оказал свою горячую поддержку разгневанному населению Италии. Имперский управитель Равенны был убит, города по всему полуострову выходили из-под византийской власти. Народ избрал бы другого императора — если бы папа не отказался от этой идеи при мысли о грядущем возмездии со стороны империи.[109]