Вот почему в зябкое сентябрьское утро секционеры в разношерстной униформе национальных гвардейцев: в гетрах или сапогах, в полицейских островерхих колпаках, в гренадерских киверах из медвежьего меха, в черных суконных двурогих шляпах, с заряженными ружьями, саблями, длинными пиками и полупиками-эспонтонами, заполонили будку на колесиках, принадлежавшую встарь городской таможне, но давно заброшенную у заставы Пуассоньер. Они поджидали обоз с провизией. Их командир, некий адвокат, привстав на стременах, разглядывал в морской бинокль дорогу из Сен-Дени, на которой неотвратимо должен был появиться обоз.

Мюскадены и кое-кто из шуанов сопровождали их, но старались не бросаться в глаза, предусмотрительно держась в сторонке под каштанами бульвара Рошешуар, что тянулся вдоль крепостной Стены Откупщиков и проложенной подле нее дозорной тропы.

Вереница крытых повозок показалась ближе к полудню справа от Монмартрского холма. Обоз двигался медленно. Его сопровождали конные стрелки, но, по успокоительному сообщению командира, прижимающего к глазу бинокль, их было мало. «Все по местам!» Тут каждый занял свой пост согласно плану, составленному с целью атаковать повозки с продовольствием и разоружить охрану. Сент-Обен, Дюссо и их приятели-мюскадены присели, прячась за кустами, гвардейцы расположились перед заставой, один раскурил носогрейку, другой глотнул водки из фляги, прицепленной к его ранцу.

— Стой! — приказал командир, поднимая руку в белой перчатке.

Первая повозка остановилась в нескольких метрах от заставы, вынуждая к тому же весь обоз. Возниц, по-видимому, немало удивила эта непривычная задержка. Сержант из охраны, проскакав вдоль вереницы повозок, приблизился к командиру гвардейцев:

— Что происходит?

— Мы должны заменить вас и сами сопровождать повозки.

— Почему?

— Банды роялистов хотят их захватить.

— Меня бы это удивило! — сказал стрелок, обнажая саблю.

— Спрячьте в ножны свое оружие и возвращайтесь к себе в гарнизон.

— У меня нет такого приказа!

— Вот я и даю вам его.

Прочие стрелки сгрудились вокруг своего сержанта, и гвардейцы из секции Лепелетье обступили их со всех сторон.

— Драный потрох! Да это ловушка! — вскипел сержант.

— Вы это сказали, не я, — усмехнулся командир.

Повинуясь его жесту, гвардейцы взяли охрану на прицел.

— Бросайте оружие на землю, — произнес командир своим убеждающим адвокатским тоном.

— Никогда!

Сержант-охранник поднял саблю, но пистолетная пуля скосила его, и он опрокинулся навзничь, уже мертвый. Стрелял Дюссо, он хорошо прицелился. Тут все смешалось: ряды расстроились, напуганные внезапным выстрелом лошади под неопытными седоками грозили вовсе выйти из повиновения, мюскадены и шуаны вместе с гвардейцами, намного превосходившими их числом, окружили несчастных стрелков, после второго окрика не замедливших побросать ружья и патронные сумки, после чего мюскадены со всей твердостью отвели их к будке и ударами тростей загнали внутрь, где те оказались, словно сельди в бочке, а дверь закрыли, и двое гвардейцев, плотники по роду мирных занятий, смеясь, заколотили эту дверь при помощи гвоздей и досок. Узники тщетно пытались ногами и кулаками пробить крепкие стены будки. Оружие солдат разобрали победители. Сент-Обен выбрал легкое ружье с коротким стволом.

Кучера в ужасе разбежались и были уже далеко — все, кроме возниц из головных повозок, застывших в полной растерянности: они оказались слишком уж близко от наставленных на них ружей секции Лепелетье. Командир, приблизившись, осведомился очень вежливо:

— Что везете, добрые люди?

— Муку, гражданин, ничего больше, просто муку, чтобы кормить вас…

— Сейчас проверим и, если врешь, надерем тебе уши!

— Проверяйте, проверяйте, вот уж точно, что я не вру.

Гвардейцы и мюскадены обшарили повозки и ничего там не нашли, кроме сложенных стопками пузатых мешков. Когда один из них проткнули штыком, оттуда потекла струйка муки. Тем временем другие столкнули в ров будку на колесиках, где визжали солдаты; труп сержанта, протащив за руки, сбросили туда же, он шлепнулся рядом с будкой, откуда доносились крики и стоны. Потом гвардейцы заменили кучеров, которых еще можно было разглядеть вдали — они разбегались по полям. И вот обоз наконец преодолел заставу Пуассоньер в окружении гвардейцев-буржуа, пеших или верхом на украденных лошадях. Они направились к центру города по улице Рошешуар, почти безлюдной; дома здесь стояли редко, окруженные пустырями, было несколько гостиниц, рассеянных тут и там, и уйма сомнительных забегаловок вроде «Галантного пастуха», «Дамского каприза», «Черной коровы», их было десятка два, они выстроились вереницей; рабочие, карманные воришки, распутники вечерком, чуть стемнеет, сходились сюда, чтобы при свете фонарей лакать спиртное и за три су лапать бесстыжих девок. Сент-Обен и Дюссо верхом на тощих клячах стрелков ехали рядом и улыбались. Первый был чрезвычайно горд своим новым карабином. Второй ликовал при мысли, что секционеры в монастыре Дочерей Святого Фомы будут раздавать эту муку от имени короля.

Дюссо достиг совершенства в стрельбе, убивая одичавших собак, которые бегали по улицам и кусались. Конвент одним из своих декретов одобрил действия, способствующие ликвидации этих злобных тварей. Наловчившись подобным манером, Дюссо подбивал и других мюскаденов отправиться с ним поохотиться, отвести душу. Сент-Обен со своим карабином тоже составил ему компанию. Некоторые из них распустили косицы, отказались от гребней, стали одеваться невзрачно в надежде остаться незамеченными, увильнуть от вербовки, которой грозил им Комитет общественного спасения. Сент-Обен снял свою знаменитую повязку, приняв вид клерка, помощника нотариуса, каковым, собственно, и являлся. Между собой они говорили об этом так: «Мы упражняемся в маскировке». Самые убежденные стали наименее модными.

В тот день они завтракали вместе в кабачке на Елисейских Полях; решив, что надо закаляться, закутались в плащи и расположились под открытым небом, несмотря на пронизывающий холод, потом по ухабистой дороге проскакали через лес, выехали на опушку и двинулись к селению Нейи. Привязали к молодым дубкам лошадей, отнятых у охраны продовольственных обозов, на которые они нападали регулярно, и прицелились в шляпы, надетые на колышки.

— Я забываю о головном уборе, думаю только о голове паршивого якобинца, тогда и попадаю в цель, — сказал Сент-Обен.

— С тридцати шагов, даже больше, и притом с первого раза! Поздравляю! — вскричал Дюссо, разглядывая шляпу, продырявленную на месте кокарды.

— Стойте! — крикнул один из их товарищей; он, отойдя в сторонку, с трудом заряжал свое тяжелое ружье. — Смотрите, что на нас надвигается оттуда, с того конца Песчаной Пустоши!

Обернувшись к западу, они обомлели:

— Армия…

Да, речь больше не шла о каких-то там мелких подразделениях, идущих на подмогу гарнизонам предместий. Яркое солнце освещало тысячи кавалеристов и пехотинцев, отражаясь в их шлемах, кирасах, посверкивая на металлических клинках и наконечниках копий, зажигая красным огнем плюмажи гусарских киверов. Они набегали на равнину широкой волной, медленно и методично захлестывая пространство. Шли сформированные полки. Они более не походили на волонтеров Республики, которые рвались повоевать за принципы и, одержав первую победу, спешили обратно, поскольку надо успеть к жатве; они преобразились в настоящих воинов, их штыки и сабли рассекали человеческие потроха, у них была тяжелая поступь наемников, они теперь были профессионалами, собственностью своих генералов, коль скоро последние платили им, если можно так выразиться, из своего кармана благодаря ограблению завоеванных земель. Они перешли Рейн, они аннексировали Бельгию, и вот Конвент призвал их на подмогу.