Бисмалла!

— Ты бледен как полотно! — воскликнул Суинберн.

— Какого… какого черта ты шляешься по дому в такое время? — спросил Бёртон, не сумев скрыть дрожь в голосе.

— Мы же договорились: я сменю тебя в три.

— А что, уже три?

— Наверное. Мои часы остановились.

Бёртон вытащил часы из кармана пиджака и поглядел на них. Стоят. Он тряхнул их, завел и тряхнул опять. Бесполезно: они отказывались работать. Тогда он попытался завести фонарь, но обнаружил, что сломался и он: пружина не оказывала сопротивления.

— Герберт, — пробормотал он, — что ты делал снаружи?

Спенсер нервно сглотнул, вытер рукавом лоб и пожал плечами:

— Я… я могу… нет, я не могу дрыхнуть под чертов храп миссис Пиклторп! Ее комната рядом с кухней, я в двух комнатах оттуда, но в этой части дома звук так странно распространяется, что — могу поклясться! — мне показалось, будто она ревет, как паровоз, прямо за стеной! Черт побери, я уже просто не мог терпеть — вот и решил пойти проведать лебедей. Я-то думал, холодный воздух и всё такое, вот ко мне и прилетит этот… как его… а, Морфей. Но как только я начал спускаться к озеру, меня окружили призраки. Ну и страху я натерпелся!

— Призраки? — возбужденно спросил Суинберн. — Что за призраки? Откуда?

— Герберт думает, что он видел фигуры в тумане, — объяснил Бёртон.

— Из тумана, — поправил его философ.

— А стук? — спросил поэт. — Откуда он шел?

— Стук?

— Как, ты его не слышал? Стучали или в этой комнате, или в следующей, но перестали, как только я вошел в коридор.

— Хм-м, — проворчал Бёртон. — Да, в этом доме странная атмосфера, и я не могу ее объяснить. Однако сейчас вроде всё успокоилось. Герберт, почему бы тебе не вернуться в кровать? Нет никакого смысла не спать нам всем. Алджи и я покрутимся здесь еще пару минут, но, думаю, на сегодня вечеринка закончена.

— Твоя правда, босс, сдохнуть мне на этом месте! Я готов слушать чертов храп каждый день — только бы не видеть треклятых призраков!

Часом позже Бёртон лежал в кровати, пытаясь понять, что он в точности испытал. Какая-то форма месмеризма?[71]Или дурманящий газ, как он предположил у Брандльуида? Но как объяснить внезапную порчу пружин в часах и в фонаре? И как объяснить ауру зла, наполнившую музыкальную комнату? Она исчезла с приходом Суинберна, потом они оба обошли дом и не встретили никого.

Он заснул.

Было уже позднее утро, когда Бёртон и Суинберн спустились. Богль сообщил им, что полковник Лашингтон вместе с адвокатом семьи Тичборнов ждет их в библиотеке. Войдя, они увидели двух джентльменов, стоящих у камина, и были поражены мрачным выражением их лиц.

— Новости, — объявил полковник. — Плохие. Прошлой ночью вдова леди Анриетта-Фелисите почила с миром в своих апартаментах. В Париже.

— Причина смерти? — спросил Бёртон.

— Сердце остановилось. Возраст, без сомнения. Она уже давно болела. — Он перевел взгляд на Суинберна, потом опять посмотрел на гостей. — Прошу меня простить, я забыл вам представить. Учтивость прежде всего. Хм-м. Забывчивость. Джентльмены, это мистер Генри Хокинс. Адвокат. Он защищает семью от Претендента. Мистер Хокинс, позвольте представить вам сэра Ричарда Бёртона и мистера… м-м-м…

— Алджернона Суинберна, — вздохнул Суинберн.

— Рад встрече, — сказал Хокинс, вышел вперед и пожал им руки. Это был человек среднего роста и самого обыкновенного вида; его бесцветное лицо совсем не соответствовало его репутации. Бёртон слышал о «висельнике Хокинсе» и знал, что его перекрестные допросы в суде считались чрезвычайно резкими, даже «дикими», как говорил кое-кто. Намек на это содержался в следующих словах Хокинса:

— Конечно, смерть вдовы — скорее удар по нашим оппонентам, чем по нам. Признание матери, произнесенное лично, было бы очень трудно опровергнуть в суде. Теперь же мы сможем представить его как вздорный слух.

— А этот человек, утверждающий, будто он ее сын, был с ней в момент смерти? — спросил Бёртон.

— Нет. Он уже в Лондоне. А сюда приедет завтра днем.

— Что с сэром Альфредом? — вмешался Суинберн. — Ему уже сообщили?

Полковник Лашингтон кивнул:

— Час назад. Боюсь, это сильный удар по его нервам. Сейчас с ним Дженкин. Как ваш ночной патруль? Вы повстречали мышь, то есть леди Мабеллу?

— Прошу прощения, о чем речь? — спросил Хокинс.

— О, обычная чепуха о проклятии Тичборнов, — ответил Лашингтон. — В высшей степени вздор и галиматья, вне всякого сомнения! Молодой Альфред вбил себе в голову, что дом посещает призрак. Можете себе представить? Призрак, будь я проклят!

— Ну и ну! Необходимо не дать ему упомянуть об этом в суде. После этого никто не поверит ни одному его слову!

— А вдруг это правда? — спросил Суинберн. Бёртон ткнул поэта пальцами под ребра.

— Нет, полковник, — ответил Бёртон, — я не видел призрака женщины, плавающего в воздухе, и, откровенно говоря, даже не ожидал увидеть. Однако и на склоне холма, и на озере я видел великолепный ползучий туман.

— Ах, да, — сказал Лашингтон, — самый обыкновенный случай. Туман, вот и всё. Он поднимается с Карачек и сползает вниз. Покрывает озеро.

— Очень интересно! — воскликнул Бёртон. — Он что, образуется только над Карачками? Не над другими пшеничными полями?

— Так оно и есть. Тот самый случай. Странно, если подумать. Не знаю, почему. Что-то, связанное с положением полей, возможно. Вы ели?

— Нет.

— Как и мистер Хокинс. И, если подумать, я тоже. Полагаю, завтрак не помешает, даже такой поздний. Что вы скажете? Чашка чая, по меньшей мере, да? Поддерживает силы.

Позже, когда Лашингтон и Хокинс работали в библиотеке над судебным делом, Бёртон и Суинберн сидели в курительной и обсуждали поэму Тичборна.

— Я совершенно уверен, что «чернющий глаз, как у самой Мабеллы» — это ссылка на Глаз Нага, — объявил Бёртон.

— Не могу не согласиться, — сказал Суинберн. Потом передразнил Лашингтона: — Или нет? Я не знаю!

— Прекрати, Алджи.

— Конечно. Или конечно нет. В зависимости от обстоятельств.