– Быстрее, – приказал Скол.

Они прибавили скорость.

– Когда у тебя следующая терапия?

Она молчала. Наконец произнесла:

– Восьмого маркса.

Две недели. Иисус и Уэй, почему не завтра или послезавтра! Хотя могло быть хуже; могло быть через месяц.

– Ты разрешишь? – спросила Лилия.

Пугать ее еще больше не имело смысла.

– Может быть. Посмотрим.

Он намеревался каждый день проезжать небольшое расстояние во время свободного часа, когда велосипедисты не привлекут внимания. Двигаться от леса до леса, через один-два населенных пункта, и так понемногу добраться до 12082 на северном побережье Афр, ближайшего к Майорке города.

Однако в первый же день, к северу от 14509, планы поменялись. Найти укрытие оказалось сложнее, чем он предполагал; уже давно рассвело – по его подсчетам, часов в восемь, – когда они наконец устроились под скалистым выступом, который спереди закрывали заросли молодняка. Скол нарезал веток и завалил ими просветы между деревцами. Вскоре послышался гул вертолета; он все кружил наверху, и Скол держал на прицеле Лилию, которая застыла с недоеденным макси-кейком в руке. В полдень в каких-нибудь двадцати метрах раздался треск сучьев, шелест листвы и чей-то голос. Слов было не разобрать, говорили медленно и монотонно, как в телефон или телекомп с голосовым вводом.

Либо прочли написанное Лилией в ящике стола, либо, что более вероятно, Уни сопоставил их отсутствие и пропажу велосипедов. Поскольку их теперь ищут, Скол решил пуститься в дорогу только через неделю, в воскресенье, сделать бросок в шестьдесят или семьдесят километров на северо-восток, а не прямо на север, найти укрытие и снова переждать.

В течение четырех-пяти недель они окольными путями доберутся до 12082. Каждое воскресенье Лилия будет все больше собой, сговорчивее и менее одержимой идеей ему «помочь».

Пока, однако, она Анна СГ. Он заткнул ей рот лоскутами от одеяла, связал и спал до заката с пистолетом в руке. В полночь снова повторил процедуру, а сам уехал на велосипеде и спустя несколько часов вернулся с едой, двумя одеялами, полотенцами, туалетной бумагой, «наручными часами», которые не тикали, и двумя французскими книгами. Лилия лежала там, где он ее оставил, глядя встревоженно и сострадательно. Пленница прощала больному товарищу его издевательства. Жалела.

При свете дня, однако, посмотрела на него с отвращением. Он погладил щеку и ощутил под ладонью пробивающуюся щетину. Смущенно улыбнулся.

– Почти год без терапии.

Она опустила голову и прикрыла глаза рукой.

– Ты превратился в животное.

– Мы и есть животные. Это Вуд, Уэй, Иисус и Маркс сделали нас мертвыми и прилизанными.

Когда Скол начал бриться, она сначала отвернулась, а потом бросила взгляд через плечо, раз, другой и принялась брезгливо его разглядывать.

– Можно порезаться.

– Было поначалу. – Он натянул кожу и играючи работал лезвием, глядясь в пристроенный на камне блестящий бок фонаря.

– И как часто надо… это делать?

– Каждый день. Вчера пропустил. Надоедает, но осталось несколько недель, всего ничего. По крайней мере, я надеюсь.

– Что ты имеешь в виду?

Он не ответил, продолжая бриться.

Она отвернулась.

Начал читать французскую книгу о причинах какой-то тридцатилетней войны. Лилия сначала спала, потом сидела на одеяле, глядя то на него, то на деревья и небо.

– Научить тебя этому языку?

– Зачем?

– Когда-то ты хотела. Помнишь? Я давал тебе списки слов.

– Да. Я их заучила, а потом забыла. Я здорова, на что он мне?

Скол сделал гимнастику, чтобы подготовиться к длинной воскресной поездке, и заставил Лилию. Она покорно подчинилась.

Ночью нашелся бетонный оросительный канал метра два шириной. Скол искупался в медленном потоке, принес в укрытие воду для питья, разбудил и развязал Лилию. Провел ее сквозь деревья и стоял, наблюдая, как она моется. Влажная кожа блестела в неверном свете ущербной луны.

Помог ей вылезти на берег и протянул полотенце.

– Знаешь, почему я все это делаю?

Она молчала.

– Я тебя люблю.

Покачала головой.

– Ты это называешь любовью?

– Да.

Наклонилась вытереть ноги.

– Ты хочешь, чтобы я снова заболела?

– Да.

– Значит, ты меня ненавидишь.

Выпрямилась.

Он взял ее за руку, прохладную, влажную и гладкую.

– Лилия…

– Анна.

Потянулся к губам, но она отвернулась, и он поцеловал ее в щеку.

– Теперь возьми меня на мушку и изнасилуй.

– Я этого не сделаю. – Он отпустил ее руку.

– Не понимаю, почему. – Она надевала комбинезон. Нащупала застежки. – Пожалуйста, давай вернемся в город. Я уверена, тебе можно помочь. Если бы ты был очень, неизлечимо, болен, ты бы изнасиловал. Ты был бы гораздо менее добрым.

– Хватит. Пошли.

– Ли, пожалуйста…

– Скол. Меня зовут Скол. Пошли. – Он вскинул голову и двинулся через заросли в укрытие.

Ближе к концу недели она принялась рисовать ручкой на форзаце второй книги: Иисуса и Уэя (в общем, недурно), группы домов, свою левую руку и несколько заштрихованных крестов с серпами. Он проверил, не пишет ли чего, а то еще попробует в воскресенье кому-нибудь отдать.

Позже сам нарисовал здание.

– Что это?

– Дом.

– Нет.

– Да. Они не обязательно должны быть прямоугольными и с глухими стенами.

– А что за овалы?

– Окна.

– Никогда такого не видела. Даже в музее. Где это?

– Нигде. Я придумал.

– А-а. Так это не дом. Он не настоящий. Как можно рисовать ненастоящее?

– Я болен, ты забыла?

Она вернула ему книгу, не глядя в глаза.

– Не шути так.

Он надеялся – ну не надеялся, скорее думал, а вдруг… – что в субботу вечером, по привычке, из вспыхнувшего неожиданно желания или даже по товарищеской доброте она подпустит его поближе. Но она не захотела. Вела себя так же, как и во все предыдущие дни: сидела молча в сумерках, обхватив колени руками и глядя на багровеющее небо между качающимися верхушками деревьев и скалистым выступом над головой.

– Суббота, – напомнил он.

– Я знаю.

Помолчали.

– Ты не дашь мне пройти терапию, так?