Шрифт:
Интервал:
Закладка:
херня, друг, херня. Он поднимает голову над водой. Музыка лупит вовсю. Одно из немногих кантри-шоу, какие можно поймать по радио, ты всегда с нетерпением ждал его, там нередко песни «изгоев»[21]крутят, он, бывало, записывал их, если находил долбаную пустую кассету, а когда Элен возвращалась домой, давал ей послушать. После работы она никогда не ложилась спать сразу, всегда была малость под кайфом, хотела сперва расслабиться, ну, может, рассказать о том, какие наглые засранцы поналезли в паб этой ночью, посидеть, сбросив туфли, у камина, и чтобы Сэмми помассировал ей плечи. А иногда он врубал музыку, негромко, и готовил омлет с тостами. Не то чтобы она так уж любила кантри, ей больше по душе был соул. Так ведь кое-что из кантри это и есть чистый долбаный соул. Теперь-то она начала это понимать, но на это ушло время. Плюс, если его не было дома, она никогда кантри не слушала. Только баб, распевающих соул. Все они, когда поют, то вроде как разговаривают. Вот чего Сэмми в них не любил. Ну пели бы свои сраные песни и пели, друг, так ведь нет же, все у них сводится к одному: Девочки, вы все знаете песню, которую я вам спою, и если сердце у вас разбито на части, услышьте меня, и будет вам счастье:
делай все, что тебе по силам,
все, что есть у тебя, – твое,
и не давай этим бедам тебя одолеть
Гребаная говенная пропаганда, друг. Вот кантри, это для взрослых. Во всяком случае, частично. Потому его и по радио хрен поймаешь, не нравится им, гадам, что ты его слушаешь, этим вот, сильным-мира-сего, точно тебе говорю, взрослая музыка, оттого им и не нравится, что ты ее слушаешь. Да и в этой программе, на которую настроился Сэмми, у мудака, ихнего диджея, дурацкая привычка чесать языком во время вступления, я к тому, что когда они классику передают, то ни хера себе этого не позволяют, никакому хмырю и в голову бы не пришло трепаться под начальные такты или там первую тему, да если б они хоть раз попробовали, эти их задроченные члены парламента тут же подняли бы галдеж, в палате лордов или где там, они бы революцию, на хер, устроили, друг, заодно со своими избирателями.
Шампунь куда-то пропал.
Без всякой на то причины.
И вдруг это чувство, друг, в самом нутре, под хлебаной ложечкой. Он поднял голову, прислушался. Потом ухватился за края ванны, встал в воде. Прошла минута, прежде чем плеск ее стих. И в ухе все еще гудит, это тоже мешает, когда пытаешься вслушаться; плюс радио орет слишком громко – он оставил двери ванной и гостиной открытыми, чтобы слушать его без помех, а долбаная входная дверь-то, друг, он ее даже на задвижку ни хрена не запер, е-мое. Даже на задроченную задвижку! представляешь, так ни хера и не запер! гребаный идиот, друг, ни хрена себе, совсем, на хер, спятил.
Ладно.
Он дышит через нос, расправляет плечи. Конечно, надо было запереть ее на задвижку, чертова глупость, представляешь – забыл. Хотя какой от нее толк, ни хрена никакого, если они захотят войти, друг, если захотят, то и войдут, на хер. И конец истории. Фараоны или долбаные торчки, долбаные взломщики; им это проще простого. Ладно, черт с ним, Сэмми постоял в ванне, держась за край, потом распрямился, вылез наружу. Вытерся. Оделся, стараясь не шуметь, выскользнул в прихожую, пересек ее, вошел в гостиную, захлопнул за собой дверь и спиной припер ее поплотнее. Постоял, не двигаясь. Музыка орет, ничего не слышно. Пошарил рукой справа от себя, ухватился за спинку стула. Хорошо бы радио приглушить, да только не хочется гостиную переходить, еще набросятся, прямо посередке, вдалеке от двери. Ладно. Он облизал губы, думал сказать что-нибудь, погромче, но не стал; вместо этого нащупал за спиной ручку двери, вцепился в нее, повернул, открывая, выскочил наружу и плотно прикрыл дверь. Два достижения сразу: если в прихожей кто есть, он взял их врасплох, а любому долдону, оставшемуся в гостиной, придется либо открыть дверь, либо проползти по стене вниз шесть долбаных этажей. Он закрыл и кухонную дверь. Оружия у него никакого нет, необходимо оружие. Шкаф в прихожей. Сэмми немедля направился к нему, пошарил на полках, где молоток? не нашел, может, Боб куда переложил, поискал еще немного, и тут кто-то громко заколошматил по входной двери, и Сэмми повернулся так резко, что впоролся лобешником в косяк, ну ты и ублюдок, он покачнулся, однако на ногах устоял и бросился в кухню, за лежавшим в буфете хлебным ножом; сунул лезвие в правый карман штанов, обхватил ладонью рукоять, прикрывая ее. Так, хорошо. Вот он и у входной двери. А здорово треснулся, лоб так и гудит, может, на нем и долбаная вмятина осталась; такие штуки, друг, понимаешь, о чем я.
Ладно. Ничего не слыхать. Клятое радио, друг. Он старательно вслушался. Ничего. Глазка на двери нет, да он все едино ни черта бы сквозь него не углядел.
За ушами вода стекает. И спина вся влажная; он пощупал под майкой, мокрая даже, забыл вытереть. Да он ее и потереть ни хера не успел, просто…
Христос всемогущий; ладно; он вздохнул, разжал правую ладонь, расслабил запястье. Может, просто причудилось. Есть тут кто? спросил он, и еще раз, погромче: Есть тут кто?
Одно, на хер, можно сказать наверняка, никому он, друг, долбаную дверь открывать не станет, это уж хрен вам. Либо они уже здесь, либо нет. Скоро узнает. Ладно. Он защелкнул задвижку. Снял с гвоздика ключ, запер на два оборота замок. Постоял, вслушиваясь, потом отвернулся от двери. В общем, один хрен. Сэмми тряхнул головой, прошел, не выпуская нож из руки, в гостиную, нашел приемник, убавил громкость: вот тут кто-то и пошевелился, на другом конце комнаты.
Если звучит, как кантри, значит, кантри и есть… так что ли, Сэмми?
…
Может, отложишь ножик-то? Или как? А?
Я думаю, вам лучше последовать этому совету, произнес кто-то еще.
Сэмми облизал губы, пошмыгал носом, пожал плечами и положил нож на кофейный столик. Самооборона, сказал он, не преступление.
Ему дали минуту на сборы, потом завели руки за спину и защелкнули браслеты. Еще двое дожидались в коридоре. Доведя Сэмми до воронка, они затиснули его между двумя мужиками, продолжившими поверх его головы дурацкий разговор. Жутко гудело в ухе, и левый глаз, казалось, слипался, ячмень на нем, что ли, вырос. А что же еще, мать твою, почесать бы его да не выйдет. Это не по правилам, сказал он, эти ваши блядские браслеты. Я же все равно не сбегу.
Кто-то хмыкнул.
И как насчет покурить?
Сэмми, ты такой мачо, знакомство с тобой просто честь для всех нас.
Слушай, ты, злейший враг людей, я всего лишь попросил сигарету, ты понял? Такой вот безрассудный поступок.
Заткнись.
Сэмми поводит плечами, стараясь расслабить руки и запястья. Что толку схлестываться с засранцами. Что толку заводиться, ни хера никакого толку нет. Никуда это тебя не приведет, так что просто расслабься. Будешь сидеть здесь, пока они еще чего не придумают, это все не твоя забота. Лучше за пульсом следи. Только эта чернота, друг, и дает тебе шанс, сосредоточься, даром что никакие зрительные помехи тебе не грозят. Малый один когда-то научил его этому. Тут главное – дыхательные упражнения. Особенно полезны для курильщиков, потому как еще и легкие помогают прочистить: значит, так, выдыхаешь, покуда мочи хватает, потом небольшая задержка и еще резкий выдох; а после медленный вдох, через нос; просто вдыхаешь вполовину обычного, потом опять пара таких же выдохов, потом опять, ну и продолжаешь, пока вообще обо всем не забудешь. Полезная в сложных ситуациях штука. И малый-то был даже не из крытки, Сэмми с ним на стройке работал. Кругом пылища. Гребаные тучи пыли; асбест, друг, и прочее. В нос набивается, в горло. Утром проснешься, сплюнешь, изо рта как будто хлебаный шлак вылетает. Упражнения были нужны, чтобы успокоиться, потому ты их и делал, чтобы не выходить из себя. Беда в том, что ты не всегда о них вспоминаешь, еще и начать не успеешь, а уж того, вышел. Ну уж это последнее, что ему нужно, – выйти из себя, в его-то положении, друг, это было бы долбаной дичью. Ни очков у него нет, ни палки. Ни чертова табака. Если б очки были на нем, он мог бы закрыть глаза, вздремнуть, самое разумное дело. А сейчас у него такой возможности нет; слишком он, на хер, весь на виду. Сэмми втягивает носом воздух, потом выдыхает, выдыхает, пока хватает мочи.