В слова ее прокрадывается какая-то отчаянная нотка, и эта нотка пробуждает меня, дает мне силы вырваться из-под власти ее завораживающего голоса. Я с силой трясу головой, точно стараюсь стряхнуть, отогнать нашептанные посулы, все крепче затягивающие меня, пока я гоню их прочь.

— Я не могу… нет, Элис, я не могу так поступить. Просто не могу. Я тоже ничего не могу поделать с собой. Я тоже такая, какая я есть.

Я жду, что она разозлится, но в голосе Элис звучит лишь печаль.

— Да. Так я и думала. Мне очень жаль, Лия.

Рука ее находит на ступенях мою руку, берет ее так, как держала, когда мы были совсем еще крошками. Ее ладонь не больше моей, ну разве что самую малость, и все же были времена, когда я неизменно чувствовала себя в безопасности, когда моя рука была вложена в руку Элис. Не знаю, почему она сказала, что ей жаль меня, — но не сомневаюсь, что скоро узнаю.

И моя рука больше никогда не обретет безопасность в ее руке.

— Лия!

Соня машет мне рукой, когда я прохожу мимо гостевой спальни. В ушах у меня все еще звенит разговор с Элис.

Я захожу в комнату.

— Я-то думала, после такого долгого дня вы уже давным-давно спите.

— Лия, чудесный был день! Но у нас еще есть чем заняться, правда ведь?

Соня переводит взгляд на сидящую на постели Луизу.

Немного поколебавшись, я киваю. Остается только надеяться, что Луиза проявит столько же понимания, как и Соня.

Но Луиза вскидывает брови.

— Лия, что такое? Что-то случилось? Что-то плохое?

Я присаживаюсь на краешек постели и качаю головой.

— Нет-нет, ничего плохого. Но остается еще кое-что, что я не успела тебе рассказать. Я сама выяснила это лишь после того, как вы с Соней приезжали к чаю.

— Что еще?

Я провожу рукой по лбу, стараясь унять расшалившиеся нервы пред тем, как делать признание, которое, весьма возможно, положит конец столь дорогой мне дружбе. Рассказывать это все нелегко, поэтому я стараюсь говорить как можно проще и короче. Я сообщаю Луизе, почему моя отметина отличается от всех остальных. Очень хочется смягчить горькую истину, как-то подбодрить Луизу — но я борюсь с искушением. Если мы собираемся действовать сообща, она должна знать и понимать столько же, сколько знаю и понимаю я.

Сперва она не говорит ничего, совсем ничего. Ни гнева, ни протестов, которых я ожидала. Она смотрит мне в глаза, как будто в них таятся ответы на все вопросы. А потом тянется вперед и берет меня за руку — ту самую руку, что Элис выпустила навсегда. И когда Луиза наконец заговаривает, слова ее просты, но в них есть простор для надежды.

— Расскажи мне все.

И я рассказываю. Рассказываю ей о пророчестве, моей роли в нем, о медальоне. Она принимает мои откровения со стоическим спокойствием. Осознание того, что я — Ангел и Врата, не проделывает ни малейшей бреши в ее решимости. И я добираюсь до конца своего повествования, уже зная, что остальная часть истории будет написана всеми нами вместе.

— И таким образом мы возвращаемся к ключам, — говорю я. — Но знаем о них чуть больше, чем прежде.

Луиза кивает. Локоны подпрыгивают у нее на затылке.

— Тут-то вступает в дело эта сама загадочная мадам, верно?

Я удивленно вскидываю взгляд на Соню. Она с улыбкой кивает.

Я рассказала ей про наш визит к мадам Беррье.

— Отлично. Тогда теперь ты знаешь все.

— Да, — соглашается Луиза, — только…

— Только что?

— Почему вы не позвали меня с собой? Я бы тоже хотела узнать побольше о пророчестве…

Я слышу в ее голосе нотку обиды и ощущаю острый укол вины, но Соня успевает ответить на упрек раньше меня.

— Это все из-за меня, Луиза. Горничная миссис Милберн знакома с одной из горничных Лии. Я боялась даже пытаться каким-то образом переправить записку тебе в Вайклифф. Не хотела, чтобы ты попала в неприятности, и понимала, что узнай ты о нашей встрече, тебя бы ничто там не удержало бы, невзирая на любые последствия.

Луиза молчит, и я уже боюсь, что мы задели ее чувства. Но все же она нехотя признает:

— Пожалуй, ты права. Я и в самом деле бываю очень уж упрямой! — Она смеется над собственной же самокритикой. — Ну и? Что она сказала, эта таинственная особа?

— Что Самайн — это такой древний праздник друидов, означающий начало времени Тьмы. — Я усаживаюсь и вынимаю шпильки из волос. — Судя по всему, он выпадает на первое ноября, хотя мы никак не сообразим, какое отношение это имеет к ключам. Единственное, что хоть самую малость любопытно — это что у Сони как раз тогда день рождения.

Луиза выпрямляется.

— Что ты сказала?

Выражение ее лица заставляет меня прервать рассказ. Я опускаю руки, волосы мои рассыпаются по плечам.

Соня сидит на другой кровати, откинув голову на спинку в изголовье.

— Что мой день рождения приходится как раз на начало Самайна, на первое ноября, — отвечает она.

Лицо Луизы бледнеет.

— Луиза? В чем дело? — спрашиваю я.

— Просто… ну, так странно получается… — Она уставилась в огонь и говорит тихо, точно сама с собой.

— Что странно? — Соня придвигается к краю второй постели.

Луиза смотрит ей прямо в глаза.

— Что твой день рождения первого ноября. Странно, потому что мой — тоже.

Соня встает и подходит к огню, а лишь потом оборачивается к нам.

— Но это… а в каком году ты родилась? — дрожащим голосом спрашивает она.

— В тысяча восемьсот семьдесят четвертом, — шепчет Луиза, и этот шепот словно бы ползет, прячется в самые темные углы спальни.

— Да, — медленно кивает Соня. — И я тоже.

Шагая по комнате перед ними обеими, я пытаюсь мысленно охватить все разрозненные части этой головоломки.

— Бессмыслица какая-то. У меня день рождения вовсе не первого ноября, так что к нам всем это совпадение отношения не имеет, только к вам двоим. — Я бормочу вслух, но в пространство, а не обращаясь к кому-то конкретно. — И как, скажите на милость, нам разобраться в таком… таком…

— Безумии? — предполагает Луиза с кровати.

Я поворачиваюсь к ней.

— Да. Безумии. Потому что это оно и есть — не находишь?

Соня опускается на кушетку возле камина.

— И что нам теперь делать? Тот факт, что мы родились в один день, конечно, весьма примечателен, но он никоим образом не приближает нас к ключам.

Я вспоминаю про письмо.

— Именно это я и хотела вам сказать. Возможно, мы все же продвигаемся.