Я нашарил на холодильнике пепельницу с эмблемой «Бадвайзера», подаренную мне в каком-то баре, пальцами стер с нее пыль и поставил на стол. Коротышка щелкнул зажигалкой, прикурил, затянулся и, прищурившись, выпустил дым. Во всем его облике было что-то неестественное. Лицо, руки, ноги – все маленькое. Как если бы человека нормальных пропорций скопировали в масштабе три к четырем. В результате обычная сигарета «Бенсон-энд-Хеджес» смотрелась у него во рту как новенький незаточенный карандаш.

Ни слова не говоря, Коротышка сидел, выдувая сигаретный дым и задумчиво его разглядывая. В фильме Жана-Люка Годара [37] перед этой сценой появились бы субтитры: «Наблюдает, как дымится его сигарета»; но, к сожалению или к счастью, картины Годара давно уже вышли из моды. Когда сигарета истлела на треть, Коротышка постучал по ней пальцем и сбросил пепел на стол, проигнорировав пепельницу.

– По поводу двери, – произнес он тоненьким птичьим голоском. – Сломать ее было необходимо. Поэтому мы сломали. Мы, конечно, могли открыть ее тихо. Но необходимости в этом не было, так что не обижайся.

– В доме ничего нет, – сказал я. – Можете искать – сами увидите.

– Искать? – якобы удивился Коротышка. – Искать... – повторил он и, не вынимая сигареты изо рта, быстро потер одну ладонь о другую. – А что мы, по-твоему, должны у тебя искать?

– Ну, я не знаю. Но вы же пришли сюда, чтобы что-то найти? Вон, даже дверь разворотили...

– Не понимаю, о чем ты, – сказал он. – Уверяю, ты ошибаешься. Нам ничего не нужно. Мы просто пришли с тобой поболтать. Мы ничего не ищем и ничего не хотим. Ну, разве от глотка кока-колы не откажемся.

Я полез в холодильник, достал две банки колы, купленные, чтобы разбавлять виски, и поставил вместе с парой стаканов на стол. А себе открыл очередную банку пива.

– Он тоже будет? – спросил я, ткнув пальцем в сторону Верзилы.

Коротышка подозвал Верзилу пальцем. Без единого звука тот вырос перед столом и взял банку. Несмотря на габариты, двигался он на удивленье легко.

– Когда выпьешь, покажи ему фокус, – велел Коротышка. И, взглянув на меня, пояснил: – Маленькое шоу.

Обернувшись, я посмотрел на Верзилу. Тот осушил банку колы в один присест и, убедившись, что внутри не осталось ни капли, поставил банку на ладонь и сложил пальцы. Со звуком разрываемой газеты красная банка за одну секунду превратилась в плоский жестяной блин. При этом ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Так может каждый, – прокомментировал Коротышка. Не знаю, подумал я. У меня бы так не получилось даже под дулом пистолета.

Затем Верзила обхватил жестяной блин пальцами и, лишь немного скривив губы, аккуратно разорвал его на мелкие кусочки. Однажды я видел, как рвали пополам два сложенных вместе телефонных справочника. Но чтобы с прессованной жестью обращались, как с промокашкой, я наблюдал впервые. Никогда сам не пробовал, но представляю, чего это стоит.

– Еще он скатывает в трубочку стоиеновые монеты, – добавил Коротышка. – А это умеют очень немногие.

Я молча кивнул.

– Так же легко он откручивает людям уши.

Я снова кивнул.

– Три года назад он занимался профессиональным реслингом, – продолжал Коротышка. – Отличный был спортсмен. Если б не травма колена, стал бы чемпионом. А что? Молодой, здоровый как слон, порхает, как балерина. Но вот беда – повредил колено. И из большого спорта пришлось уйти. Все-таки в реслинге самое главное – это скорость...

Он посмотрел на меня, и мне осталось лишь снова с ним согласиться.

– С тех пор я и забочусь о нем. Двоюродный брат, как-никак.

– А средних размеров в вашей семье не рожают? – вырвалось у меня.

– Повтори, что ты сказал, – спокойно произнес Коротышка, глядя мне прямо в глаза.

– Так... Ничего.

Несколько секунд он раздумывал, как поступить, но затем, похоже, махнул на меня рукой, бросил на пол окурок и придавил ботинком. Я сделал вид, будто ничего не заметил.

– Ты должен расслабиться, – посоветовал Коротышка. – Вдохни поглубже. Сбрось напряжение. Если ты не расслабишься, мы не сможем поговорить по душам. Чувствуешь, какие у тебя твердые плечи?

– Можно взять из холодильника еще пива?

– Ну конечно. Это же твой дом, твой холодильник и твое пиво, разве нет?

– Дверь тоже была моей, – сказал я.

– Забудь о двери. Будешь столько об этом думать – плечи совсем закостенеют. Твоя дверь была дешевым дерьмом. С такой зарплатой, как у тебя, нужно жить там, где двери получше.

Я решил не думать о несчастной двери, достал из холодильника еще одну банку, откупорил и сделал глоток. Коротышка налил в стакан колы, подождал, пока осядет пена, и отпил половину.

– Ну ладно, – продолжал он. – Извини за небольшой беспорядок. Главное, чтобы ты понимал: мы пришли тебе помочь.

– И для этого разворотили мне дверь?

Лицо у Коротышки вдруг густо покраснело, а ноздри раздулись и затвердели.

– Разве я не просил забытьо паршивой двери? – очень тихо поинтересовался он. И, обратившись к Верзиле, повторил вопрос. Тот кивнул: да, мол, было такое. Я понял, что передо мной – нервический тип. А иметь дело с нервическими типами я люблю меньше всего на свете.

– Мы пришли к тебе из сострадания, – сказал Коротышка. – В твоей голове – бардак, и мы хотим тебе кое-что объяснить. Конечно, если тебе не нравится слово «бардак», можно заменить его на «кавардак». Так или нет?

– И бардак, и кавардак, – подтвердил я. – Я не понимаю, что происходит. Ни малейшей подсказки, ни двери...

Коротышка схватил со стола золотую зажигалку и, не вставая со стула, запустил ею в дверцу холодильника. Раздался тупой металлический лязг, и на дверце появилась глубокая царапина. Верзила подобрал упавшую зажигалку и вернул на прежнее место. Не считая поцарапанного холодильника, все вернулось на круги своя. Коротышка, успокаиваясь, допил свою колу. Ничего не поделать, ребята. Всякий раз, как встречаюсь с нервическим типом, так и подмывает проверить его нервы на вшивость.

– Что ты заладил про свою дерьмовую дверь? – запищал Коротышка. – Ты вообще понимаешь, в какой заднице оказался? Да всю эту конуру надо было взорвать к чертовой матери, и никто бы не пожалел! Чтоб я больше ни слова не слышал о какой-то двери!

О моейдвери, поправил я про себя. Пусть дешевая, пусть дерьмо. Но дверь остается дверью, и это, ей-богу, кое-что значит.

– Дверь дверью, – сказал я. – Но теперь меня, наверно, отсюда выселят. Все-таки это тихий, спокойный дом, где живут приличные люди.