Судья занял свое место и спросил старшину присяжных, готовы ли они вынести вердикт. Старшина ответил утвердительно, а когда его спросили, какой именно вердикт вынесен, сообщил: «Мы сошлись во мнении, что обвиняемый виновен».

Секретарь задал обычный вопрос, не желает ли подсудимый сказать что-нибудь, прежде чем ему вынесут смертный приговор. Тот поднял взгляд и явил всему залу свое огромное лицо. И снова отовсюду послышались громкие крики. Фаэрбен впервые заговорил низким, печальным и едва слышным голосом. «Я ничего не сделал» — это было все, что смогло произнести жалкое создание.

Как обычно в подобных случаях, казнь назначили ровно через три недели после того, как вынесли приговор. Но интерес к истории не стихал. На следующий день на первой полосе «Таймс» появилась статья, где выражалась удовлетворенность приговором, а также было поздравление стороне обвинения за участие в сложном деле.

Найджел заметил еще статью об ужасном убийстве в северном Кенсингтоне. Подзаголовком «Мужчина расправился со своей семьей» находилась заметка о человеке по имени Сегар Келлог, который перерезал горло жене, заколол сына и задушил двух дочерей, прежде чем зарезаться самому. Сын, как указывалось в статье, выжил, но пребывал в тяжелом состоянии. Фамилия понравилась Найджелу — он редко встречал ее. Подобные фамилии часто давали палачам в Эссексе. Джон-киллд-хог[6]. Чтобы отличать их от других Джонов, которым давали прозвище Джон Киллхог. Столетия спустя он стал Келлогом. «Как интересно, — усмехнулся Найджел, — человек с такой фамилией вырезал семью».

Дальнейшие статьи в «Новостях мира» сосредоточили свое внимание на буднях осужденного. Статьи с недоверием относились к тому, что Фаэрбен отказался признать вину. Найджел знал, что в то время газеты и периодические издания часто делали специальные выпуски, посвященные громким раскаяниям осужденных мужчин и женщин. Высказывалось мнение, что Фаэрбен хранил тайну настолько мрачную, что не мог облегчить душу. В других статьях писали, будто он продолжал настаивать на своей невиновности и говорил об этом всем, кто приходил к нему в камеру. Его состояние описывалось как «тихое», но вместе с тем «мрачное и болезненное». В воскресенье перед казнью «Новости мира» были особенно встревожены отсутствием признания и уделили этому целый параграф. Кроме того, в статье упоминалось, что Королевский колледж хирургов подал прошение предоставить им тело Фаэрбена для вскрытия и изучения. Заявление направили в министерство внутренних дел.

Фаэрбен отправился на виселицу. Поднимаясь на эшафот, он лишь однажды споткнулся. Палач Норвуд и осужденный обменялись рукопожатиями. Фаэрбена спросили, не желает ли он произнести прощальное слово. Он повернулся к собравшимся репортерам и сказал: «Я ничего не делал». Фаэрбен умер мгновенно, тем не менее по традиции его тело оставалось на виселице еще в течение часа, после чего было снято и отправлено в Королевский колледж хирургов.

Отправив по факсу в управление все, что ему удалось найти, Найджел вышел на улицу, где сгущались сумерки, и устремился в метро. Он снова и снова прокручивал в голове подробности судебного разбирательства. В какой-то степени он испытывал сочувствие к туповатому, похожему на ребенка молчуну, понесшему высшую меру наказания. Найджелу не терпелось узнать больше, выяснить важные детали. Он посмотрел на часы и сообразил, что архивы уже закрылись. Вечером ему придется отдать себя на милость Интернета. Разумеется, информация о таких громких убийствах, процессе и обо всем, что было после него, должна сохраниться даже через столько лет.

Пока Найджел добирался до своей квартиры на Шепердс-Баш, эта жажда познаний только усилилась. Найджела удивляло молчание Фостера, но он решил, что детектив занят другими делами. Вероятно, они уже поймали убийцу. Найджелу было все равно; события 1879 года подстегивали его интерес. Хотелось узнать как можно больше, чтобы удовлетворить любопытство. Он включил компьютер раньше, чем снял куртку или положил на пол сумку. Компьютер загрузился, и его монитор стал единственным источником света в квартире, не считая последних солнечных лучей, слабо освещавших окно. Найджел сел, установил соединение с Интернетом, набрал в поисковике имя «Ик Фаэрбен» и нажал кнопку поиска.

Две страницы. Двадцать семь результатов. «И это все?» — удивился Найджел. Он ожидал, что ссылок будет больше. Будто все, что он прочитал и узнал за день, выветрилось из истории.

Найджел проверил результаты поиска. Почти все ссылки сделаны на Музей Хантера, находившийся в Королевском колледже хирургов. Зайдя по первой ссылке, он выяснил, что в коллекцию музея входила анатомическая выставка, состоящая из скелетов нескольких преступников, тела которых подверглись вскрытию после смерти. Среди них «убийца Ик Фаэрбен». Значит, труп Фаэрбена выставили на всеобщее обозрение? Другая ссылка подтвердила его предположение. Найджел посмотрел время работы музея — он открывался в девять часов утра. Найджел заложил руки за голову. Завтра он отправится на встречу с кенсингтонским убийцей.

Фостер бросил куртку на кухонный стол. Они с Хизер потратили целый вечер на то, чтобы обойти пять первых этажей башни: двадцать квартир, где жили угрюмые люди, относившиеся к полицейским с неприязнью и подозрением. За последние дни они не замечали ничего необычного, в доме не появлялись новые жильцы. А даже если и появлялись, то Фостер чувствовал, что он был бы последним, кто узнал об этом. Завтра ему следует взять себе в помощники детектива Хана, но это значило, что понадобится еще сорок восемь часов для обхода квартир. Именно столько времени у него имелось до того, как убийца подбросит им четвертую жертву.

В 1879 году полиции понадобилось пять трупов для предъявления правосудию убийцы. На сей раз Фостер намеревался остановиться на трех.

Он засунул руку в карман куртки и достал свернутый конверт. В нем были ксерокопии, присланные по факсу Барнсом, — газетные статьи о суде 1879 года. Фостер сел за стол и начал читать. Скоро усталость дала о себе знать. Было трудно отфильтровывать информацию о суде, пробираясь через витиеватый стиль викторианских писак. Ему хотелось изучить первоисточник, самому узнать обо всех уликах. Он позвонил Барнсу и оставил сообщение. Фостер поинтересовался, не сохранились ли оригиналы судебного дела, и попросил позвонить ему с утра. Там наверняка должен быть ключ к разгадке.

Фостер встал, потянулся и шагнул к кушетке, размышляя над тем, что ему делать дальше. Дом давно уже перестал быть домом в прямом смысле слова; он больше походил на место, где Фостер отдыхал и заправлялся горючим. Так было с тех пор, как умер отец. Восемь лет, как он запер на замок все в своей жизни, кроме того, что касалось работы.

Интересно, как бы отец вел расследование? Когда Фостер только начинал служить детективом, вскоре после того как ушел в отставку его отец, он часто обсуждал с ним текущие расследования, спрашивал мнение, выслушивал советы, идеи о том, где следует искать дальше. Отец приводил примеры самых сложных дел, какие он раскрывал, но всегда предупреждал не делать необоснованных предположений. «Почти все ошибки, о которых я знаю, совершаются тогда, когда люди видят то, что желают видеть, а не то, что есть на самом деле». Эти беседы всегда помогали Фостеру составить дальнейший план действий.