и комфортнее, чем во многих других уголках Европы того времени. Хотя бы потому, что польские власти тщательно следили за соблюдением установившегося правопорядка и при необходимости предоставляли евреям необходимую защиту.

Большая часть еврейского населения Меджибожа второй половины XVIII века проживала в примыкающем к городскому рынку еврейскому кварталу, но несколько еврейских семей жили и в других районах города. Среди них были не только держатели мелких и средних лавочек на рынке, но и портные, сапожники, валяльщики валенок («каталок»), а также крупные торговцы скотом и мануфактурой, добиравшиеся по своим торговым делам до российских земель на востоке и до немецких земель на западе, принимая участие в знаменитых Лейпцигских ярмарках.

Об огромном финансовом расслоении еврейского населении города свидетельствует хотя бы тот факт, что среди евреев были как те, кто платил всего три злотых подоходного налога в год, так и те, у кого сумма налога составляла сто, двести и даже триста пятьдесят злотых.

В то же время в целом экономическое положение евреев Меджибожа было относительно благополучным, что доказывает хотя бы то, что несколько раз общины других еврейских местечек обращались к меджибожцам за помощью в покрытии их долгов по налогам, и эти просьбы, как правило не встречали отказа.

Как и другие этноконфессиональные общины, еврейская община пользовалась автономией и управлялась выборными лицами, которыми, понятно, становились самые богатые и уважаемые ее жители, находившиеся в тесных отношениях с польскими властями. Вместе с городским раввином, кантором синагоги, а также с рядом местных знатоков Торы они составляли своего рода городскую аристократию и интеллигенцию, одними из видных представителей которой в 1740-х годах были Давид Пуркес и Вольф-Зеэв Кицис, относившиеся к «старым хасидам».

Последний держал лавку на рынке, и, одновременно, уделял немало времени изучению Торы, Талмуда и Каббалы, а также, в соответствии с докатившимися и до Меджибожа ветрами Просвещения, проявлял интерес к светским наукам. В частности, по дошедшим до нас сведениям, р. Зеэв Кицис увлекался астрономией.

Повторим, к моменту поселения Меджибоже Бешт успел приобрести широкую известность как в качестве целителя и чудотворца, так и проповедника нового пути служения Всевышнего, по сути, нового учения.

По одной из версий он появился в городе по приглашению польских властей. Не самого князя Чарторыйского, разумеется, но, возможно, местного комиссара (уполномоченного короля) Волынского. Если такое приглашение и в самом деле имело место, то нам остается лишь предполагать, что именно могло стать его причиной. Не исключено, что сам комиссар или кто-то из членов его семьи обратился за той или иной помощью к Бешту, и встреча с ним оказала такое впечатление, что он превратился в его ревностного поклонника и решил взять под свое покровительство.

Версия эта тем более вероятна, что до нас дошло немало историй о добрых отношениях Бешта с комиссаром, который, вдобавок, нередко предостерегает польских помещиков от попыток строить какие-либо козни против «еврейского колдуна», так как им же от этого хуже будет.

Так, одна из историй рассказывает о помещике, который ненавидел Бешта и грозил при первой же встрече застрелить его из пистолета. Как-то раз Бешт сопровождал местного комиссара в его поездке по окрестностям, и когда они приблизились к дому этого помещика, комиссар предложил ему зайти. Бешт вошел в дом, затем сказал, что раз они все дела кончили, то он прощается с комиссаром, и, попрощавшись, вышел. Комиссар, зная, как помещик относится к Бешту, подивился спокойствию хозяина дома, но ничего не сказал.

Помещик между тем накрыл стол, и за едой комиссар заговорил о Беште. Пан тут же вышел из себя, и снова пригрозил его пристрелить.

— Да ведь он же был здесь, и попрощался со мной, заметил на это комиссар.

— Я его не видел, — ответил озадаченный помещик. И добавил:

— Коли он из тех, кто умеет делаться невидимым, с ним надо поладить.

В другой, куда более будничной истории один откупщик отбил у другого аренду деревеньки. В результате последний остался пану довольно крупную сумму, и пан, и новый откупщик запретили старому покидать деревню. Тем не менее, оказавшийся в безвыходной ситуации прежний арендатор решил поехать к Бешту в Меджибож.

Однако в Меджибоже выяснилось, что Бешт уехал в Каменку. Когда же откупщик прибыл в Каменку, оказалось, что Бешт уже уехал домой. И все же он нагнал Бешта, рассказал свою историю и стал молить помочь.

— Что я могу сделать для тебя в дороге? Давай доберемся до моего дома, там и поговорим! — предложил Бааль-Шем-Тов.

Тем временем новый откупщик, увидев, что выжитый им конкурент сбежал, бросился к пану и доложил, что тот отправился к колдуну, чтобы навести на него страшную порчу. В ответ разъяренный пан велел схватить сына прежнего откупщика, бросить его в замковую темницу, и, если отец юноши не появится до определенного часа, запороть его до смерти.

Увидел это Бешт своим духовным зрением, и со словами «Дальше медлить нельзя!» остановил телегу и направился к реке, чтобы окунуться в ней как в микве. Когда он вышел из реки, то сказал откупщику: «Поезжай немедленно к себе, и когда въедешь в деревню, то не заходи домой, а сразу иди в замок».

Тот так и сделал, и когда помещик увидел его из окна, то напал на него вдруг необъяснимый страх, поскольку он уверился, что этот еврей пришел извести его колдовством. И потому немедленно отпустил сына старого откупщика из темницы, а к новому послал слугу, чтобы тот велел ему убираться куда подальше вместе с семьей и скарбом.

Однако помещик не простил пережитого в тот день страха и направил письмо к комиссару Меджибожа с предупреждением, что тот «пригрел в своем городе колдуна».

Ответ не замедлил последовать: «Смотри, постарайся ублажить и умиротворить Бешта, ибо он не колдун, а человек Божий. А если не умиротворишь его, то покарают тебя Небеса». И решив прислушаться к комиссару, помещик послал Бешту телегу, наполненную разными крупами и живой птицей.

* * *

На версию о том, что комиссар Меджибожа очень благоволил к Бешту, наводит также тот факт, что сразу после его появления в городе Бешт вносится в городские регистрационные книги как Balsem (бааль-шем), «доктор и каббалист». На основании этого он объявляется духовным лицом, получает право жить в доме, принадлежащем общине и освобождается от уплаты налогов.

Бешт под именем Balsem фигурирует и архивных документах Меджибожа и в последующие годы, наряду со своим сыном Цви-Гиршем (он называется «баальшемовичем»), зятем, приемным сыном Шмуэлем и сойфером — мастером написания камей, мезуз и священных свитков (которого поляки, а