— О, эти персонажи должны быть дерзкими. И очень живыми.

— Именно об этом я и толковал. Должны лететь, «несомы ветром»…[103]

— Прекрасно сказано, мистер Мильтон. Начнем со сцены у стены, господа. Займите, пожалуйста, свои места.

Селвин Оньонз, игравший роль медника Рыло, который в спектакле мастеровых изображает еще и стену, отошел в глубь сада и стал, широко раскинув руки.

— Не забудьте только растопырить пальцы, — напомнила Мэри. — Мы должны видеть в щель, что происходит за стеной. Чарльз будет от вас по одну сторону, а мистер Дринкуотер — по другую.

— У них свидание, да, мисс Лэм?

— Да, свидание. У влюбленных же это основное занятие.

— Спектакль мастеровых задуман для объяснения смысла всей комедии, — сообщил Альфред Джауэтт тем, кто готов был его слушать. — Это пьеса в пьесе. Что в ней реально, а что выдумка? Если она всего лишь фикция, то насколько основная пьеса ближе к действительности? Или обе они не более чем сновидения?

Мэри вспомнился недавний сон. Она стоит среди грядок душистой зелени, с наслаждением вдыхая ароматы трав, и вдруг к ней подходит некто и говорит: «Вы стали бы здесь желанной гостьей, если бы постриглись в монахини».

— Мне кажется, Шекспир прекрасно сознавал, что его пьесы — фикция, игра воображения. Уж он-то не путал их с реальной жизнью.

— И ничего не хотел ими сказать нам, мистер Джауэтт?

— Ничего. Его цель — позабавить зрителей.

Тем временем Чарльз Лэм в роли Пирама и Сигфрид Дринкуотер в роли Фисбы уже заняли свои места по обе стороны стены. Фисба заговорила писклявым голоском:

Не ты ль, Стена, внимала вопль печали,

Что от меня отторжен мой Пирам?

Вишневые уста мои лобзали

Твою известку с глиной пополам.[104]

— Это она про его причиндалы речь ведет, — шепнул Том Бенджамину.

— Выходит, у Шекспира тут непристойный намек?

— Ясное дело. Целую тебя сам знаешь куда.

После слов Фисбы сразу вступил Чарльз:

Я вижу голос; дай взгляну я в щелку.

Услышу ль Фисбы я прекрасный лик?

О Фисба! Ты ли к щелке там приник?

Я думаю…

Мэри шагнула вперед:

— Здесь вступает мистер Дринкуотер, не так ли? Фисба узнала голос возлюбленного. — «Ты ли к щелке там приник? Я думаю…» И потом, Чарльз, для влюбленного ты чересчур сдержан. Влюбленный ведь так и пышет страстью.

— Ей-то откуда знать? — шепнул Бенджамин Тому.

— А ты не слыхал? У нее появился обожатель.

— У Мэри Лэм?!

— Да. Чарльз мне сказал.

— Чудеса, да и только.

— Роман в разгаре.

* * *

Спустя несколько часов после репетиции, уже сидя в пивной «Здравица и Кот», они вновь вернулись к этому сюжету. Чарльз с приятелями отошли к стойке, а Том и Бенджамин, устроившись рядышком в углу, принялись со смехом обсуждать пикантную новость.

— Если у Мэри Лэм и впрямь завелся любовник, — говорил Том, — ему надо держать ухо востро. Она барышня язвительная, отбреет за милую душу. Слышал, как она отчитала Чарльза, когда тот начал дурачиться? Прямо взбеленилась.

— Да она пошутила.

— Сомневаюсь. Ткач Основа, конечно, лишь рассмеялся, а вот Чарльз был в душе задет за живое.

— И как зовут обожателя?

— Уильям Айрленд. По словам Чарльза, он торгует книгами в одной из здешних лавок. — Взяв со стола большой кувшин крепкого портера, Том налил себе очередную кружку и продолжил: — Он вроде бы большой поклонник Шекспира. Сделал какие-то открытия, которым рукоплещет ученый мир.

— Целую его сам знаешь куда.

— Вопрос в том, целует ли она его туда же.

— Horribile dictu.[105]

Облокотившись о стойку бара, Чарльз слушал путаный разговор Сигфрида и Селвина о Королевской академии,[106]как вдруг увидел, что в зал входит Уильям Айрленд и с ним молодой человек в весьма необычном наряде — зеленом сюртуке и зеленой же шапке, отороченной бобровым мехом.

Айрленд сразу заметил Чарльза и направился к стойке здороваться. Незнакомец в зеленом сюртуке стал позади Уильяма.

— Это де Куинси, — представил Уильям своего спутника. Молодой человек снял шапку и поклонился. — Он в Лондоне недавно.

— Где вы остановились, сэр?

— Пока на Бернерз-стрит.

— Один мой знакомый тоже живет на Бернерз-стрит, — сказал Чарльз. — Джон Хоуп. Не знаете такого?

— Лондон — город огромный, сэр, жизнь тут так и кипит. На этой улице я ни с кем не знаком.

— Зато теперь вы знакомы с нами. Это Селвин. Это Сигфрид, — Чарльз похлопал приятелей по спинам. — А там, в углу, сидят Розенкранц и Гильденстерн. Как вы познакомились с Уильямом?

— Я побывал на его лекции.

— На лекции? Какая такая лекция?

— Разве Мэри вам не говорила?

— Сколько я помню, нет, — сдержанно ответил Чарльз. Во всем, что касалось сестры, он теперь проявлял большую осмотрительность.

— На прошлой неделе я выступал с лекцией. Де Куинси тоже пожаловал, за что я ему безмерно признателен. А на следующий день он заехал ко мне.

— И вы сразу крепко подружились, — заключил Чарльз, немало удивленный тем, что Мэри ходила на лекцию, ни словом ему о том не обмолвившись. — Прошу вас со мной за столик, господа.

Предоставив Селвину и Сигфриду обсуждать у стойки самоубийство боксера Фреда Джексона, Чарльз направился к столу возле стены.

— Я бы тоже с удовольствием вас послушал, — сказал он Айрленду.

— О, ничего интересного вы не пропустили. Я ведь не актер.

— Разве?

— Тут требуется настоящий актерский талант. Умение говорить уверенно и с увлечением. Я на это не способен.

— Будет вам, уж вы-то, Уильям, этими достоинствами обладаете в полной мере.

— Обладать легко, а вот заразить своей увлеченностью других — очень трудно.

Чарльз не знал, стоит ли ему заводить речь о пьесе «Вортигерн». Вдруг Мэри передала ему рукопись тайком от Уильяма? Айрленд, казалось, прочел его мысли: