– Здравствуйте, Алан. Рад встрече, – поздоровался он, крепко пожимая мне руку.

Я слегка опешил.

– А, я вас удивил, да? Не волнуйтесь, ничего страшного не произошло, – продолжил он. – Просто я закончил дела раньше, чем предполагал, и решил заглянуть к вам в гостиницу, чтобы, если вы не возражаете, побыстрее заполучить чашу для пунша. А потом мы с удовольствием отужинаем все вместе. Ох, прошу прощения… – Он с улыбкой повернулся к Тони. – Надеюсь, я вам не помешал?

– Это мой друг, Тони Редвуд. Он приехал знакомиться с моей невестой.

– В таком случае я чрезвычайно раз нашему знакомству, мистер Редвуд! – воскликнул мистер Стайнберг. – Чрезвычайно рад. Надеюсь, сегодня вечером у вас нет неотложных дел? Мне хотелось бы пригласить вас на ужин. Рад буду считать любого друга Алана и своим другом.

Уже не в первый раз я вознес безмолвную хвалу за импульсивное радушие и щедрость американской натуры. Тони смущенно отказался. Мистер Стайнберг принялся настаивать, и я украдкой кивнул Тони: мол, соглашайтесь. После того как Тони вежливо поблагодарил и принял приглашение, я оставил их с мистером Стайнбергом в баре, за второй кружкой пива и бокалом сухого мартини соответственно, а сам отправился наверх, в номер, за обещанной чашей для пунша.

Чаша для пунша, торжественно извлеченная из коробки с опилками и поставленная на барную стойку («Надеюсь, сэр, мы не доставляем вам неудобств», – сказал мистер Стайнберг бармену), была встречена с огромным восторгом. Мистер Стайнберг, затаив дыхание, изучил роспись на ее стенках, погладил глазурованный бок, а потом отступил на несколько шагов, чтобы лучше оценить ее изящную форму.

– Ах, и как вам это нравится? Прекрасно, просто прекрасно. Алан, я вам премного благодарен, честное слово. Вы говорили мне, что она хорошая, но, как я понимаю, это из чисто британской сдержанности. Вы ведь ее для меня долго искали?

– Для истинных ценителей мы делаем все возможное, вы же знаете, Морган.

– Еще как знаю, – сказал мистер Стайнберг. – Конечно знаю. И очень надеюсь, что в один прекрасный день вы приедете к нам в Филадельфию, чтобы полюбоваться ею в моем собрании фарфора мануфактуры доктора Уолла. Буду счастлив вас принять. А чашу обещаю холить и лелеять. Что ж, вот и дело сделано. Позвольте выписать вам чек. Ваше письмо у меня с собой… да, вот оно. Упомянутая вами сумма…

Обычно я не позволял себе излишней снисходительности к покупателям, особенно к заокеанским, и сегодня, после расточительности прошедших двух недель, занижать цену не следовало. Тем не менее, отчасти из-за распиравшего меня счастья, отчасти из-за того, что я заручился поддержкой Тони, и отчасти (надеюсь) из глубокого уважения, которое я питал к мистеру Стайнбергу, серьезному и опытному коллекционеру, я поддался внезапному порыву щедрости.

– На самом деле цена немного меньше, – сказал я. – Я выпишу вам счет.

Мистер Стайнберг, человек неглупый, удивленно посмотрел на меня, а потом произнес:

– Вы сначала приобрели вазу, а потом написали мне письмо. Указанная в нем сумма включает ваши накладные расходы и комиссионные в обычном размере. С тех пор ничего не изменилось. Послушайте, Алан, я не желаю, чтобы вы делали скидку для меня в ущерб…

Убеждать его пришлось долго. В конце концов он согласился выписать мне чек на меньшую сумму, но лишь с тем условием, что еще один чек примет Тони, на нужды прихода, поскольку в ходе беседы выяснилось, что Тони – «проповедник», как выразился мистер Стайнберг.

Он только подписал второй чек, как появилась Карин, в скромном вечернем платье из кремового крепдешина с полудлинными рукавами и кружевными манжетами и в лайковых туфлях-лодочках на высоком каблуке. Пышная верхняя юбка с разрезом впереди, отделанная по краям мережкой, спускалась чуть ниже колен, застежка на груди доходила до пояса с золотой пряжкой. Из украшений на Карин были лишь ажурные серьги-подвески в форме крошечных золотых рыбок – похоже, индийские – и обручальное кольцо с жемчугом. Этого наряда я прежде не видел (за исключением кольца, разумеется), и, пока она шла по бару, я просто глядел на нее, словно бы не узнавая. Поэтому мистер Стайнберг удивился, когда она подошла к нам, с улыбкой коснулась моей руки пальцем и прошептала:

– Wach auf, mein Lieber[78].

Потом она закрыла глаза, тут же их распахнула и помотала головой, изображая пробуждение, а серьги-рыбки заплясали на волнах жасминового аромата.

– Ну и ну, – сказал мистер Стайнберг, пожимая ей руку. – У вас восхитительный наряд.

– Очень любезно с вашей стороны, – ответила Карин. – Это маскарадный костюм. Я изображаю муху в молоке.

– Нет, скорее, дрозда на снегу, – улыбнулся мистер Стайнберг.

За ужином в отеле «Гайд-парк» поведение Карин, в котором никогда не было ни капли фальши или неискренности, слегка изменилось, но столь естественно, что никто, и тем более я, не смог бы укорить ее в притворстве. Да она и не притворялась. Она словно бы нажала какую-то кнопку или, будто заранее предчувствуя смену освещения, выбрала новую линзу, через которую наблюдала за своими спутниками. Она осторожно подшучивала над мистером Стайнбергом, позволяла ему подшучивать над ней самой и в конце концов упросила его рассказать о Филадельфии, о поездках в Европу и о коллекции фарфора. Пространно отвечая на какой-то вопрос, она склонилась к мистеру Стайнбергу и, забывшись, коснулась его запястья, но через несколько секунд убрала руку – с легким смущением, будто чересчур увлеклась доверительной дружеской беседой. В подобных обстоятельствах любой здравомыслящий человек быстро сообразил бы, что мистеру Стайнбергу не удастся отстоять честь своей неприступной фамилии. В том, что он не забывал еще о двоих приглашенных, была немалая заслуга Карин, которая при каждом удобном случае незаметно напоминала ему о своих спутниках.

– Отрадно видеть, что вас не беспокоят лишние калории, – сказал он, когда Карин доела последний кусочек лимонного пирога с меренгой и взяла две пластинки мятного шоколада с предложенного официантом подноса. – Вы, наверное, и готовить любите. Она хорошо готовит? – с улыбкой спросил он меня. – Вы уже проверили?

– Нет, Алану пока не представилось такого случая, – ответила Карин. – Я жду не дождусь его побаловать. Надеюсь, и вас тоже. В ближайшем будущем.

– Буду счастлив отведать вашего угощения, – сказал мистер Стайнберг. – А когда же вы намерены сыграть свадьбу? Какие у вас планы? Как я понимаю, вам хочется поскорее, – добавил он, повернувшись ко мне.

Вкусная еда, отличное вино, мое уважительное, дружеское отношение к мистеру Стайнбергу, его радушное обращение с Тони (которого приглашали роскошно отужинать гораздо реже, чем меня) и восхищение чашей для пунша (которая наверняка произведет фурор среди американских знакомых мистера Стайнберга, коллекционеров фарфора и керамики) стали причиной того, что молчать я больше не мог. Скрытничать мне нисколько не хотелось, и в тот момент я чувствовал, что вполне могу довериться мистеру Стайнбергу: в конце концов, он ясно дал понять, что для него мы с Карин – великолепная пара. Так что, не упоминая ни о маменьке, ни о странном crise de nerfs[79], постигшем Карин, я рассказал мистеру Стайнбергу о своих горестях, завершив повествование следующими словами: