Ей было тогда тринадцать, но что такое «анализ», она уже знала. Молли всегда хорошо училась. За исключением того года, когда решила стать двоечницей, чтобы выяснить, станут ли родители уделять ей больше внимания. Не стали. Тогда Молли бросила изображать из себя тупицу — это было чересчур тяжело — и снова стала собой. Умной проказницей.

Так что она просто прекратила углубляться в самоанализ. И все. Какой смысл думать о том, что ты сделала и почему? Что сделано, то сделано; сколько об этом ни думай, ничего не изменится.

Копаться в собственных чувствах и мыслях — глупая затея. К тому же это мучительно. Молли предпочитала сосредоточиться на настоящем, на том, что происходит сейчас.

И это всегда получалось, до тех пор, пока…

— Молли!

Она повернулась в седле и посмотрела на Доминика. Они ехали гуськом: тропинка была очень узкой.

— Что? Я не туда еду?

— Не знаю, — пожал плечами Доминик. — Ладно, ты едешь правильно. Ручей за тем поворотом. Я позвал тебя просто так. Ты была очень… задумчивая.

— Может, спеть? — улыбнулась она. — Или заняться декламацией? Как ты отнесешься к монологу Марка Антония из «Юлия Цезаря»? Я его хорошо помню: «Друзья, сограждане, внемлите мне, не восхвалять я Цезаря пришел, а хоронить»[18].

— Ради бога, перестань. Откуда ты его знаешь?

— В школе читала. Мне, конечно, сказали, что это не для девочки, но поставили «отлично». Правда, самой выбирать монологи уже не разрешали. Хотя все равно дольше месяца я в этой школе не продержалась. — Она потянула поводья, и Дэйзи остановилась. Они выехали на небольшую поляну. — Мне кажется, главное в том, что я рискнула прочитать монолог, который учитель определил как «мужской». К тому же я притащила в класс меч. Сильно, да?

Он спешился, привязал Сильвестра к дереву и помог ей спуститься.

— Где ты его достала?

— В кабинете истории. Он был просто огромный.

— И ты им, конечно, размахивала, — подхватил Доминик, привязывая Дэйзи к тому же дереву. — В том месте, где Антоний говорит: «А Брут ведь благородный человек, и вы, другие, тоже благородны ».

— И ты, Брутто, сказало Нетто, завернулось в тару и упало, — продекламировала Молли школьный стишок. Она присела на бревно, на котором они сидели вместе с детьми, и стала смотреть на ручей. Наслаждалась очередным моментом. — Лиззи права. Здесь очень красиво.

— Это оттого, что ты здесь, — сказал Доминик, присаживаясь рядом с ней, спиной к ручью: так лучше было видно ее лицо. Он придвинулся ближе и погладил кружева на воротничке ее блузки. — Ты везде красивая.

Она положила ногу на ногу, сцепила пальцы и боком прислонилась к нему. От него пахло кожей и лошадьми и, едва уловимо, мятным полосканием для рта.

— Лесть — ваше второе имя, мистер Лонгстрит.

— Спасибо за комплимент, — улыбнулся он и взял ее за подбородок. — Иди ко мне.

Молли не сопротивлялась. Его теплые губы прижались к ее рту, теплые и настойчивые, мгновенно вызвав в памяти все акробатические этюды прошлой ночи. Она слегка повернулась и положила руку ему на грудь, такую твердую под мягкой, нагретой солнцем рубашкой.

На этот раз она предоставила ему вести: прошлой ночью она была, пожалуй, чересчур активна. Когда его язык проник к ней в рот, исследуя ее нёбо, она лишь слегка касалась его своим языком.

Доминик начал дразнить ее, пока она не перешла в наступление. Тогда он нежно прикусил ее язык зубами, их рты слились, он откинулся назад, и они оба соскользнули с бревна. Он взял ее голову в руки и принялся изобретательно целовать, заставляя сердце колотиться с бешеной скоростью.

Молли приподнялась и попыталась на ощупь расстегнуть пуговицы его рубашки.

Светлые волоски на его груди приятно щекотали ладони.

Она прервала поцелуй и, приподнявшись, встала на колени, чтобы он мог расстегнуть ее жакет, блузку и белый атласный бюстгальтер с застежкой спереди. Когда Доминик расстегнул его и взял ее груди в свои ладони, у Молли вырвался стон облегчения: так она истосковалась по его прикосновениям.

Запрокинув голову, она наслаждалась тем, как его пальцы ласкали напряженные соски. Вот он лизнул языком сначала один сосок. Потом второй, потом поцеловал ее в грудь, прямо над бешено бьющимся сердцем.

Она придвинулась ближе, не в силах противостоять разгорающемуся жару внизу живота; когда Доминик просунул ладонь между ее ног, она даже вздрогнула.

Жакет мешал ей обнимать Доминика, но тратить время на раздевание она не стала. Если уж жить в настоящем, то сейчас.

Она слегка подалась назад и набросилась на ремень и молнию его джинсов.

В том, чтобы заниматься любовью, практически не раздеваясь, было что-то очень чувственное и запретное. Как если бы они боялись, что их в любой момент могут обнаружить, и в то же время были не в силах остановиться. К черту последствия.

Последствия. Самоанализ. Все это сейчас совершенно ни к чему.

Доминик полностью разделял ее мысли, потому что Молли чувствовала силу его желания даже сквозь плотную ткань джинсов. Когда она наконец расстегнула молнию, у него вырвался почти комический вздох облегчения.

Все еще стоя на коленях, она расстегнула пояс бриджей, приспустила их, потом атласные трусики… которые легко скользнули по ее крепким бедрам… как вдруг потеряла равновесие и упала Доминику на грудь.

— Неудобно? — спросил он, щекоча языком ее ухо.

— В книгах раздеваются гораздо изящнее. Я читала, — призналась Молли, догадываясь, что единственный способ избавиться от бриджей — сделать пятиминутный перерыв на то, чтобы расшнуровать высокие ботинки. — В жизни все гораздо сложнее.

Услышав низкий смешок Доминика прямо над ухом, Молли вдруг подумала, что она сейчас раскорячилась в нелепейшей позе… но ей на это наплевать. Стыдно не было. Неловко тоже. Она просто наслаждалась тем, что происходит. Открыто, свободно, легко.

Доверие. Совершенно новое чувство.

— Молли, если только ты не хочешь, чтобы я взорвался, прекрати эту возню с одеждой, хорошо?

Ну, может, ей и было неловко. Совсем чуть-чуть.

— Прости, — пробормотала она. — Только продолжай меня… трогать. Да?

— Всю свою жизнь на это потратил бы. — Он привлек ее к себе, и они перевернулись, так что теперь Доминик оказался сверху. Теперь он смог стащить ее бриджи с трусиками вниз, к самым ботинкам.

— Вот какой я замечательный, — сказал он, стоя над ней на коленях. Его ладонь уже находилась между ее ног. — И ты тоже, — прибавил он, ласкающим движением разведя ее ноги в стороны, в то время как два его пальца пробрались внутрь. — Тебе нравится? Скажи, что нравится.