— Вы, случаем, не видели здесь лодку с эмблемой в виде рыбы на носу? «Крис-Крафт» с белым корпусом.

— Нет, не припоминаю.

Похоже, что разговор зашел в тупик. Я спросил номер телефона его дочери.

— Почему бы тебе просто не оставить ее в покое? — спросил Джессе.

— Я думаю, что Пьер Дюпре может что-то знать об убийстве девушки, тело которой всплыло в глыбе льда в округе Святой Марии.

— Тогда иди и поговори с Пьером. Он — сукин сын, и я не хочу портить себе день разговорами об этом подонке. И дочери моей о нем тоже не надо говорить. Почему бы тебе просто не оставить всех нас в покое, Робишо?

— Пожалуйста, зовите меня Дэйв.

— Ты на моей земле, и я могу звать тебя так, как мне угодно, черт тебя побери.

— Вы хотите, чтобы мисс Варину опросил кто-то, кто уважает ее, или какой-нибудь юнец, еще вчера регулировавший движение на перекрестке?

— Трудный ты человек, и всегда был таким. Именно поэтому ты и дошел до своего нынешнего состояния, и поверь, это не комплимент, — проворчал отставной полицейский, записал номер телефона на листке бумаги и протянул его мне: — Она в Лафайетте.

Он погрозил мне указательным пальцем, и я заметил, что ноготь на нем был заточен, как рог:

— И обращайся с моей дочерью хорошо, а не то нам с тобой снова придется побеседовать.

— Знаете, что, мистер Джессе, у меня есть еще один вопрос к вам. Вы сказали, что семья Дюпре — снобы и что они не путаются ни с какими меньшинствами. Но дед-то еврей, к тому же переживший нацистский лагерь смерти. Какой тогда смысл в том, что Дюпре не якшаются с меньшинствами? Разве Дюпре не приобрел свой офис у семьи Джиакано? Или итальянские американцы не являются меньшинством? Я не совсем улавливаю ход ваших мыслей.

Кожа Джессе, испещренная глубокими морщинами, была коричневого цвета и напоминала кожу на шее водяной черепахи, под линией волос проглядывалось уродливое фиолетовое родимое пятно. Он встал с кресла. Его осанка ничем не выдавала его возраст, от одежды исходил запах табака и пота. Он посмотрел мне в лицо столь недовольно, что мне невольно захотелось сделать шаг назад. Джессе потер ладонью челюсть, не отводя глаз от моего лица; я слышал, как его щетина трется о мозоли на его ладонях. Я хотел, чтобы он заговорил, чтобы он хотя бы показал, что думает, я хотел, чтобы он был чем-то большим, чем эмоциональная пустота, которую невозможно прочесть или понять. Если точнее, я хотел, чтобы он был больше похож на человека, чтобы я мог его не бояться. Но он не произнес больше ни единого слова. Бывший полицейский поднялся по ступенькам, закрыл и повернул ключ в двери с антимоскитной сеткой, так ни разу не обернувшись, и лишь его скованные плечи показывали всю его ненависть к собратьям по человеческому роду.

У края воды росло деревце японского тюльпана, и резкий порыв ветра оросил волны прилива душем из розовых и лавандовых лепестков. Я подумал о теле Блу Мелтон в глыбе льда и о том, что Джессе Лебуф никак не отреагировал, когда я упомянул о возможной причастности его зятя к ее смерти. Мог ли он быть столь глухим и бесчувственным? Или же это не совпадение, что его кожа напоминает древнюю рептилию, карабкающуюся из своего яйца?

Я проехал по длинному коридору из дубов и эвкалиптов, покрытых испанским мхом, и выехал на четырехполосное шоссе в сторону Лафайетта.

Правда заключалась в том, что у меня не было ни малейшего представления о том, что за расследование я веду. Я знал, что три гангстера-неудачника попытались смошенничать и увести у Клета Персела его квартиру и офис. Я также знал, что мой друг забрался в квартиру Бикса Голайтли в районе Карролтон и нашел электронную переписку, указывающую на то, что бандит сбывал краденые или поддельные картины. Неужели этим все и ограничивалось, мелким проходимцем типа Голайтли, торгующим из-под полы ворованными произведениями искусства или их копиями?

Сезон уборки сахарного тростника был в самом разгаре, и шоссе было покрыто глинистыми следами тракторов и прицепов с сахарным тростником, тут и там выезжающих на дорогу с полей. Пробки начались уже с окраин Лафайетта, и я застрял за пустым прицепом, грязь и волокна с которого сдувались ветром прямо на мое лобовое стекло. Я установил на крышу мигалку, но водитель трактора либо не видел меня, либо ему было попросту наплевать. Я кое-как объехал его и попытался оставаться в левой полосе, но застрял в другой пробке, как только пересек мост через реку Вермилион и въехал в город.

Я позвонил Варине с мобильного и сказал ей, что я на подъезде:

— Я немного опаздываю, но через десять минут буду, — сообщил я.

— Не беспокойся, Дэйв, я буду у бассейна, — ответила она, — ты сказал, что разговор будет о Пьере?

— Можно сказать и так.

— Вам там, в Новой Иберии, похоже, заняться нечем, — сказала она и повесила трубку. Затем перезвонила через две минуты: — У меня мороженое с клубникой, тебе оставить? — и снова отключилась.

Интересно, сколько же молодых мужчин просыпалось посреди ночи в тщетных попытках разгадать перепады настроения Варины и те сознательные и подсознательные посылы, которые она направляла своим воздыхателям. Не менее интересно, сколько таких же мужчин просыпались утром, трепеща от желания, и отправлялись на работу, негодуя на себя за эмоции, которые они не в силах были контролировать. Я думаю, что Варина разбивала сердца своим любовникам потому, что они искренне верили, будто в ее характере не было места обману или манипуляциям. Они видели в ней лишь красоту и невинность, напоминавшие им их собственные мечты о воображаемой девушке в подростковые годы, о девушке столь милой, достойной и добропорядочной, что они никогда не рассказывали о ней другим людям и не позволяли самим себе думать о ней неподобающе. Но крайней мере, таково было восприятие стареющего мужчины, чья память о прошлом сегодня никоим образом не точнее, чем несколько десятков лет назад.

Я только повернул в сторону «Бенгальских Садов», престижного старого района апартаментов, утопающего в тени черных дубов и засаженного тропическими деревьями и цветами, как в полосе по левую руку от меня со мной поравнялся грузовик-рефрижератор, благодаря чему я застрял позади пожилого водителя в каком-то прожорливом автомобиле. Я начал выруливать и понял, что в моей мигалке села батарейка. Рефрижератор, большой грузовик с холодильными шкафами, доставляющий замороженные стейки, овощи и пиццу на дом, тоже ринулся вперед, заблокировав меня на прежнем месте. В кабине с поднятыми стеклами сидели двое мужчин и курили.

— Ну, вы там чего? — спросил я, но они не услышали меня. Я достал свой полицейский жетон и, высунув руку из окна, показал его им.

— Полицейское управление округа Иберия, — крикнул я.

Рефрижератор, казалось, немного отстал, и я подумал, что смогу протиснуться перед ним, чтобы обогнать впереди стоящую машину, ведь я был уже на расстоянии вполквартала от въезда в комплекс из двухэтажных белых зданий, где располагались апартаменты Варины Лебуф.