Адмирал Колчак: «Я не понимаю выражения ваших чувств в смысле спокойствия или неспокойствия правительства и нахожу неприличным ваше замечание о принятии тех или иных мер в отношении совершившихся событий. Я передаю возможно кратко факты и прошу говорить о них, а не о своем отношении к ним. Директория вела страну к гражданской войне в тылу, разлагая в лице Авксентьева и Зензинова все то, что было создано до их вступления на пост верховной власти. Совершившийся факт ареста их, конечно, акт преступный, и виновные мною преданы полевому суду, но Директория и помимо этого не могла бы существовать долее, возбудив против себя все общественные круги и военные в особенности. Присутствующие члены Директории Вологодский и Виноградов признали невозможным дальнейшее ее существование. Положение создавало анархию и требовало немедленного твердого решения, так как два члена Директории были неизвестно где[28], два признавали невозможным ее дальнейшее существование и пятый в вашем лице находился за тысячу верст. Решение было принято единогласно, и верховная власть военного командования и гражданского управления была возложена на меня. Я ее принял и осуществил так, как того требует положение страны. Вот все».

Генерал Болдырев: «До свидания».

Адмирал Колчак: «Всего доброго».

Разговор этот, конечно, совершенно определенно обрисовывал мою позицию. Тем не менее меня терзали сомнения, хорошо ли я делаю, уступая власть захватчикам.

Беседа с чехами ставила меня, по крайней мере в первое время в изолированное положение. В связи с указанием, полученным Сыровым от Жанена и Стефанека, я мог встретить с их стороны затруднения с переброской войск к Омску.

В моем положении надо было иметь все шансы на успех, иначе это была бы лишняя, осложняющая положение авантюра.

Колчак после нашего разговора начал нажимать. Полковник Щербаков принес мне его телеграмму:

«Приказываю Вам немедленно прибыть Омск. Неисполнение моего приказа буду считать как акт неповиновения мне и постановлению Всероссийского правительства».

Я оставил эту телеграмму без ответа. Одновременно мне доставили копию телеграммы от 19 ноября Уфимского Совета управляющих ведомствами, адресованной: Вологодскому, копия Колчаку, Съезду членов Учредительного собрания (находившемуся в Екатеринбурге), Чехосовету, Оренбургскому и Уральскому войсковым кругам и их правительствам, правительствам Башкирии и Алаш-орды, пока еще сохранявшим свои полномочия:

«Узнав о государственном перевороте в Омске, Совет управляющих ведомствами заявляет: узурпаторская власть, посягнувшая на Всероссийское правительство и Учредительное собрание, им никогда не будет признана. Против реакционных банд Красильникова и Анненкова Совет готов выслать свои добровольческие части. Не желая создавать нового фронта междуусобной войны, Совет управляющих ведомствами предлагает Вам немедленно освободить арестованных членов правительства, объявить врагами Родины и заключить под стражу виновников переворота, объявить населению и армии о восстановлении прав Всероссийского правительства. Если наше предложение не будет принято, Совет управляющих ведомствами объявит Вас врагом народа, доведет об этом до сведения союзных правительств, предложит всем областным правительствам активно выступить против реакционной диктатуры в защиту Учредительного собрания, выделив необходимые силы для подавления преступного мятежа».

Конечно, Вологодский, которому адресовался этот «ультиматум», даже при желании не мог выполнить и сотой доли того, что от него требовалось.

Другой телеграммой Совет управляющих ведомствами заявил, что он берет на себя всю полноту власти на территории Учредительного собрания (то есть до границ Сибири). Доставлен был и плакат, гласивший:

«В Омске совершен государственный переворот. Арестованы… становитесь все в ряды русско-чешских полков имени Учредительного собрания, в ряды отряда Фортунатова и добровольческих полков Народной армии. Не медлите ни часа. В промедлении – смерть демократии. А вместе с ней – и смерть начавшей возрождаться Великой России. К оружию, все за Учредительное собрание!»

Учитывая все те настроения, которые сложились за последнее время против всего, что связано как со Съездом членов Учредительного собрания, так и вообще с партией эсеров, можно было смело утверждать, что в тех слоях, которые проявляли то или иное активное участие в борьбе, воззвания эти почвы иметь не будут. Массы же подготовлены не были.

Выиграют, и выиграют крупно, от всей затеянной Омском и возглавленной Колчаком авантюры только большевики.

Говорил по аппарату с командиром корпуса генералом Люповым. На его фронте главный нажим. Он в отчаянии: одновременно получены и распоряжения Колчака, и упомянутая выше телеграмма Совета управляющих ведомствами. Просил передать глубокую благодарность доблестному А-му офицерскому отряду. 3 часа ночи. Тяжело.

Челябинск. 20 ноября

Продолжается мучительная работа мозга. «Что делать?» – вопрос этот отнюдь не потерял своей остроты.

Дольше оставаться в Челябинске не было смысла, если не подымать фронта против Омска.

Голос благоразумия все настойчивее убеждал временно уйти, не делать новых осложнений в армии. У каждого политического деятеля и свое время, и своя судьба.

Донесся слух, что Авксентьев и Зензинов выселяются за границу. Возможно, что и мне придется создать себе каникулы, с 14-го года я в страшном водовороте – пора и отдохнуть.

Был генерал Сыровый, весьма резко отозвался об омцах. Он хорошо их знал еще по борьбе в районе Омска, за время майско-июньского восстания чехов.

Явились новые предложения борьбы с Омском. Представители местной демократии заявили, что на первое время есть даже и деньги. Вырисовывались некоторые шансы на успех, но они должны были вызвать большие осложнения, а вместе с тем и создать ореол мученичества Колчаку и его сотрудникам, если бы они, не показав себя, принуждены были уйти от власти. Пусть покажут.

Как странно! Там, где, казалось, должно было быть наиболее яркое выражение воли к борьбе, наоборот, настроение далеко не боевое. Заходивший ко мне И. высказал даже некоторую склонность покончить дело миром. Что это, благоразумие или то отвращение, которое начинает захватывать и меня? Отвращение к повсеместному мелкому предательству, к нарушению элементарного понятия о чести, к циничному отказу от обязательств, принятых на себя в столь, казалось бы, грозный час общей опасности.

Негодование к Омску очень сильно. Заявляют, что если суждено погибнуть, то предпочтут гибель от красной руки большевизма, нежели от черной руки реакционного Омска. Чувствуется, что многие уйдут к привычной работе из подполья.