— Мало того что король при жизни отказывает им во въезде сюда, в Новую Испанию, так ещё и после смерти церковь не допускает их на освящённую землю.

— А что, священники опасаются, что актёры осквернят мёртвых? — невинно осведомился я.

— Актёры для церкви — это те же picaros, только под другим именем.

Чуть позже, прочитав тайком о похождениях Гусмана де Альфараче, я понял, что он имел в виду. Я понял также, почему меня тянуло к этим бродягам. Да, репутация у них была дурной, но зато жизнь — яркой, полной событий и приключений. Они никогда не работали и ничего не боялись. Люди восторженно аплодировали им и сами отдавали деньги, тогда как я, выворачивая руки из суставов, получал гораздо больше насмешек, чем медяков. Picaros, строя планы на будущее, могут рассчитывать на путешествия, приключения и знойных женщин. Что лучше: умереть на ложе чувственной сеньориты от шпаги ревнивого любовника или сдохнуть в придорожной канаве, а то, боже сохрани, и вовсе на каторжном руднике? Пределом моих мечтаний мог стать разве что живот, наполненный пульке, чтобы забыть о горестях, уютное место под мостом да больная триппером уличная puta.

То ли дело picaros, птицы высокого полёта! В отличие от lépero, обречённого на убожество из-за дурной крови, picaro вполне мог сойти за герцога — мог стать герцогом! Судьбы picaros не предопределялись тем, какая кровь течёт в их жилах, ибо они не признавали никакого предопределения и сами были хозяевами своих судеб, считая покорность обстоятельствам постыдным рабством. Picaros не умирали в темноте и пыли серебряных рудников, не прозябали в одиночестве, унынии и страхе. Они жили свободно, непринуждённо и фамильярно общались со всеми, включая знать, и никогда не позволяли себе ни малейшего раболепия, ибо в большинстве своём совершенно не ведали страха. Picaro шагал по жизни легко и свободно — даже в тот момент, когда он крал ваш кошелёк или перерезал вам горло.

A picaras, эти прекрасные авантюристки! О! Никогда раньше я не видел таких женщин, со смелыми глазами и горячей кровью. Хотя в Новой Испании проживали женщины всех рас и цветов кожи, в том числе и полукровки, метиски, индианки, мулатки, африканки и испанки, на которых было так приятно полюбоваться, ни одна из этих женщин не выказывала свободы в своих поступках. Даже яркие мулатки, которым разрешалось заворачиваться в пёстрые ткани всех цветов радуги, никогда не думали о том, чтобы изменить своё положение, бросить вызов всем обязательствам и ограничениям своей расы, разорвать оковы своего пола.

Все эти женщины могут одеваться и украшать себя как сверкающие цветы, чтобы понравиться мужчинам, но, несмотря на весь свой флирт и кокетство, они признают мужчину господином, хозяином их судьбы. То ли дело были эти picaras, поднимавшие юбки, выставляя напоказ своё женское естество, и певшие песни об отважных женщинах, высмеивавших и убивавших мавров; не в пример своим трусливым мужьям, которые укрывались, ёжась от страха, дома, эти женщины ничего не боялись. Ни один мужчина среди зрителей, если только его голова совсем уж не закружилась от вина, не осмелился бы ущипнуть прекрасную танцовщицу. Да они бы и не допустили этого. О, эти женщины знали, что равны этим мужчинам и даже их превосходят.

Когда женщины сделались для меня интереснее, чем кудесники и шпагоглотатели, меня стали особо притягивать именно те из них, которые осознавали свою силу. Включая вкрадчивую muchacha[37] в Веракрусе, перед которой я расстелил manta. Хотя она была ещё совсем юной, но её глаза выдавали ту же яростную свободу, как и у танцовщиц.

Зачастую такие женщины таят в себе угрозу, и я, даже будучи совершенно неопытным, уже тогда понимал, что моё влечение к ним подобно тяге к дымящемуся жерлу вулкана, готовому извергнуться в любое мгновение.

Да уж! То было когда-то, а теперь всё иначе. Разве мог тогдашний пятнадцатилетний юнец знать то, что знает нынешний многоопытный мужчина, пишущий свои заметки в тюрьме? Dios mio, да обладай я тогда хоть малой толикой теперешних познаний, я бы выстлал свои карманы золотом, а постель — женщинами.

Когда женщины под бдительным присмотром священников завершили свою сопровождавшуюся в высшей степени пристойным танцем благочестивую песню, карлик снова обратился к толпе:

— Для пущего увеселения всех присутствующих в час перед наступлением темноты будет устроено особое развлечение — мы представим la comedia.

Толпа воодушевлённо загомонила. Я знал, что этим словом обозначается любая театральная постановка, комическая, трагическая или романтическая, но сам ни одной пьесы в жизни не видел, так что у меня просто дух захватило от предвкушения. А в голове промелькнула мысль: уж не та ли это пьеса, о которой они объявляли ещё в Веракрусе?

— Если вы хотите увидеть, как был наказан пират, а хороший человек получил достойное воздаяние, приходите вечером на эту comedia.

Широким жестом карлик указал на моего давешнего знакомца Матео, проскользнувшего сквозь толпу и остановившегося рядом с бочкой.

— Это произведение принадлежит перу великого мастера сцены, имевшего честь представлять свои творения в Мадриде и Севилье, выступавшего перед лицом особ королевской крови, Матео Росаса де Оквендо.

Матео снял шляпу и взмахнул ею, отвесив грациозный и величественный поклон.

— Вы можете увидеть этот шедевр всего за один реал! — возглашал карлик. — Всего лишь за какой-то реал!

Ха! По иронии судьбы у меня в кармане лежали целых два реала, причём полученных непосредственно от автора этой самой пьесы. На такие деньги я мог устроить себе королевский пир да ещё и посмотреть представление. Сегодня Господь проявил ко мне доброту, и я чувствовал себя счастливым, совершенно позабыв о том, что в каждом райском саду непременно затаился свой змей.

Время ещё оставалось, и я, толкаясь в толпе, где смешались монахини и шлюхи, щёголи и оборванцы, испанцы, негры, индейцы и полукровки, забрёл в уголок, который облюбовали для себя кудесники.

Моё внимание привлёк пугающего обличья длинноволосый индеец в алой мантии, смотревшейся довольно кощунственно. Его и без того покрытую шрамами угрюмую физиономию украшали также ещё и похожие на молнии зигзаги, нанесённые ярко-жёлтой и кроваво-красной краской. Сидя скрестив ноги на одеяле, чародей встряхивал мелкие костяшки в человеческом черепе, а потом выбрасывал их на узорчатое индейское одеяло, словно бросая жребий. По тому, как эти костяшки лягут, маг делал предсказания, определял благоприятный курс жизни или узнавал, откликнулись ли высшие силы на молитву. Подобных гадалок и предсказателей я встречал и на улицах Веракруса.

Какой-то индеец попросил чародея предсказать дальнейшую судьбу его отца, с которым произошёл несчастный случай.

— По пути сюда мой отец поскользнулся на горной тропке и упал. Теперь он не встаёт, отказывается от еды — лежит на спине и стонет от боли.