И снова для Алексея началась счастливая жизнь. Только теперь он на ночь закрывал Астру дома. И другим не разрешал отпускать ее на улицу. Не дай бог, снова убежит.

А обстановка в городе продолжала накаляться. Повальное бегство сменилось повальными грабежами. Грабили магазины, лавки, даже была вооруженная попытка ограбить здешний банк. Народная милиция не успевала проводить облавы. Мелким воришкам по давней традиции отрубали руку – дабы другим неповадно было, крупных грабителей и бандитов отправляли в тюрьму.

– Черт знает, что творится в городе! – сообщал Жаков по телефону своему начальству. – Воруют, грабят, убивают. И это в стране, где еще недавно сильны были нравственные позиции!

«Ничего, – говорили ему. – Побесятся и перестанут. Ни одна революция без этого не обходится. Ну а коль не перестанут, применим революционный террор. Опыт уже есть, так что волноваться не надо».

Под этот шумок активизировали свою деятельность агенты иностранных разведок и диверсанты. Теперь редкая ночь обходилась без взрывов. Взрывали все, начиная с железнодорожных мостов и кончая административными зданиями. А то, бывало, для пущей острастки населения и бомбу на рынке взорвут, или в магазине, или в больнице.

Алексей теперь вообще стал редко появляться дома. Нина его понимала, а вот повар беспокоился. «Для кого же, – спрашивал, – я еду готовлю? Нельзя же столько работать». А как иначе? Кто ж тогда будет с контрреволюцией бороться? А с нею нужно бороться беспощадно. Для этого с недавних пор даже комендантский час в городе ввели. Темные дела обычно творились ночью. А тут повсюду вооруженные патрули. Для этого были задействованы все силы, включая комендантский взвод и народную милицию. Когда перестали справляться самостоятельно, когда стали от усталости валиться с ног, в помощь им прислали бойцов из расквартированной под Гензаном стрелковой части. Нарушителей комендантского часа случалось столько, что их некуда было девать. Поэтому оставляли только самых подозрительных, других отпускали с миром. Правда, предупреждали, чтобы больше не попадались, – иначе тюрьма.

Следственный изолятор при комендатуре давно уже был забит до отказа. Пришлось снова открывать упраздненную было городскую тюрьму, где при японцах томились те, кого подозревали в причастности к партизанскому движению. Работы значительно прибавилось. Особенно для Алексея, которому приходилось буквально разрываться на части. С утра он занимался неотложными городскими делами, после обеда отправлялся в городскую тюрьму, чтобы допросить очередного арестованного, потом снова комендатура…

После ареста садовника на какое-то время угрозы в адрес капитана и его жены прекратились. «Значит, я на верном пути, – решил Алексей, – значит, надо “колоть” Квана». А тут вдруг вновь подметное письмо: «Начальник, немедленно освободи Кван Пен Сона, иначе мы убьем твою жену».

Жаков был вне себя от ярости. Сволочи! При чем здесь моя жена? Да какие же вы мужики, если на женщину руку решили поднять… Впрочем, контра она и есть контра. Эти, коль придется, и дитя малое не пощадят.

Что делать? Запретить Нине ходить на работу? Но разве ей запретишь! Скажет: а кто тогда будет лечить людей? Что и говорить, многие здешние доктора после объявления социально-экономических реформ тут же разбежались. Не захотели работать за гроши в общественных клиниках, которые с некоторых пор пришли на смену частным, – вот и дунули к американцам на юг. Оставалась надежда на русских докторов, но их было раз-два – и обчелся.

Очередная угроза должна была окончательно убедить Алексея в виновности Квана. Он даже собирался передать дело на него в военный трибунал, когда вдруг Ли, прочитавший записку, обратил внимание на одну существенную деталь: и прежние подметные письма, и последнее были написаны одной рукой. Но ведь не мог Кван написать это угрожающее послание в тюрьме. Значит, это писал кто-то другой. При этом тот человек должен быть вхож в дом Жаковых. Письмо подсунули ночью под входную дверь, однако Астра почему-то не залаяла, хотя она лает на каждый шорох…

Но кто это, кто?.. Ли Ден Чер? Исключено – ведь это он обратил его внимание на схожесть почерка в записках. Да и вообще переводчик зарекомендовал себя честным, преданным революции малым. Остается только Ким Ден Сан… Но ведь и он, кажется, вне подозрений. Во-первых, его привел в дом Ли, во-вторых, он давно бы мог отравить Жаковых, не прибегая к угрозам. И все-таки надо проверить.

2

Первым делом капитан допросил Ли Ден Чера. На вопрос, каким образом он познакомился с Кимом, тот ответил, что его ему порекомендовал один из руководителей местной милиции, которого звали Хан Ден Ай.

С Ханом Алексей переговорил в тот же день. Он сразу заметил, что тот юлит. Когда он с ним беседовал, тот почему-то все время прятал глаза, и было такое впечатление, что он чего-то недоговаривает. Тогда Алексей решил его задержать. Хана поместили в отдельную камеру городской тюрьмы, куда раньше сажали вожаков коммунистического подполья. Нужно было проверить его досье. Сам он говорил, что из рабочих, что во время японской оккупации работал в порту Нампхо грузчиком. Жаков по прямому телефону позвонил Жоре Бортнику, который возглавлял там оперативную группу зачистки тыла, и тот сообщил, что никакой Хан Ден Ай в списках тех, кто работал в последние годы в порту, не числится. Алексей снова вызвал на допрос Хана, но тот стоял на своем. Работал-де – и все тут. Мало того, он даже уверял, что сотрудничал там с городским подпольем. Про подполье он говорил правду – оно в Нампхо и впрямь существовало. Только японцы разгромили его еще в сорок четвертом. Выяснилось, что это произошло по вине какого-то засланного к коммунистам провокатора, однако имени его никто назвать не мог. «Может, это был Хан?» – подумал Жаков. Но кто теперь это подтвердит? Все те, кто знал провокатора, давно расстреляны. Остается надеяться на то, что Хан сам «расколется» и выдаст ценную информацию.

Однако, не пробыв в тюрьме и суток, арестованный совершил дерзкий побег. Вечером он попросил охранника принести ему карандаш и бумагу – вроде как собирался написать чистосердечное признание. Тот принес, но, когда он открыл тяжелую дверь камеры и просунул руку с письменными принадлежностями, Хан ухватился за нее и рывком втащил его внутрь. Там он, применив прием джиу-джитсу, ударом в горло убил беднягу и, переодевшись в его униформу, беспрепятственно покинул тюрьму.

А часом позже на Нину было совершено покушение. Рабочий день подходил к концу, когда к ней на прием явился молодой кореец, который, вместо того чтобы поздороваться и пожаловаться на болезнь, выхватил из кармана пиджака револьвер и, направив на нее ствол, нажал на спусковой крючок. Однако выстрела не последовало – осечка! Жакова мгновенно все поняла. Хотела позвать на помощь охранявшего ее за дверью Васю Гончарука, но у нее от испуга пропал голос. В это время незнакомец снова нажал на спусковой крючок и – о чудо! – очередная осечка. Кореец растерялся. Он с укором глянул на свой револьвер, потом вновь поднял глаза на доктора и увидел, как шевелятся ее губы. «Господи, если ты есть, прости меня и помилуй!..» Кореец в очередной раз нажал на спусковой крючок, и снова ничего… И тогда она закричала. Что уж она кричала в лицо этому испуганному и растерянному парню, она не помнит, только он вдруг метнулся к двери и выскочил вон. Вбежал Вася. Что? Она лишь устало опустилась на стул. Бледная, с дрожащими губами, она была не похожа на себя. Вася смотрел на нее и не узнавал.