Однажды вечером Оливер даже не попытался снять с меня одежду. Я спросила, как он себя чувствует, и он ответил, что все хорошо, ему просто не хочется. Той ночью я плакала. Я была уверена, что это ознаменовало начало конца наших отношений. На следующий вечер я надела любимое платье Оливера, хотя знала, что мы идем в боулинг. В тот вечер в машине я не дала Оливеру шанса отказать мне. Я расстегнула молнию его джинсов, когда мы возвращались в общежитие, и пришлось остановиться в темном переулке. Однако как я ни старалась, Оливер оставался безучастен. Занимался сексом ради проформы. В конце концов я поинтересовалась, в чем дело.

— Мне просто сегодня не хочется, Джейн. Неужели нужно каждый день заниматься этим?

Я не понимала, почему бы и нет. Как я считала, секс означает любовь. Если занимаешься сексом — значит, любишь. Если Оливер не хотел меня все это время — значит, есть проблема. Я сказала Эллен, что он собирается со мной порвать, и когда она спросила, почему я так в этом уверена, я поделилась своими подозрениями. Она была шокирована. Сказала, что все парни хотят заниматься сексом, причем постоянно. Я заперлась в комнате и два дня проплакала, готовясь к худшему.

Но Оливер вернулся с бриллиантовым кольцом. Встал на колено — совсем как в кино! — и сделал мне предложение. Сказал, что хочет, чтобы мы всегда были вместе. Сказал, что бриллиант в полкарата и практически без изъянов. Мы назначили день свадьбы летом, на следующий день после выпускного. А потом на жестком коврике в комнате общежития (моя соседка должна была прийти с минуты на минуту) занялись любовью.

Не знаю, сколько прошло месяцев, прежде чем я стала понимать, что секс не всегда означает любовь. Поженившись, мы с Оливером стали жить каждый по своему расписанию: ложились спать в разное время, а заниматься сексом среди бела дня он не хотел. Иногда наши жизненные пути не пересекались по нескольку месяцев, а потом мы занимались любовью и наши жизни опять текли по разным руслам. Очень редко случалось так, что нам обоим хотелось заняться любовью в одно и то же время. Со времен учебы в колледже многое изменилось: Ребекка была зачата в ночь, когда я желала, чтобы Оливер просто оставил меня в покое, чтобы я могла выспаться.

Разговаривая с Ребеккой, я была уверена, что упомянула о том, что сексом занимаются, будучи замужем. Я сказала это не из ханжеских побуждений. Скорее, мне хотелось быть уверенной, что, выйдя замуж, моя дочь познает огонь страсти, а не будет довольствоваться только жаром его углей.

19 июля 1990 года

Указатель к саду Хансена — белая табличка с нарисованными от руки яблоками в качестве рамочки — находится на левой стороне дороги. Мама замечает его без моей подсказки. Мы поворачиваем на подъездную дорожку, шины нашей машины скрипят по гравию. Вдоль тропинки две каменные стены, довольно кривые, чтобы понять — они возведены человеком. Вся дорога в ямах, в которых стоит дождевая вода.

Мы въезжаем на холм, и куда бы я ни кинула взор — повсюду аккуратные ряды яблонь. Ну, я знаю, что это яблони, благодаря дяде Джоли, в противном случае не догадалась бы. Большинство деревьев практически голые и какие-то костлявые. Мне кажется, что лишь на одном дереве вдалеке я могу разглядеть крошечные зеленые яблочки. Я почему-то ожидала увидеть фрукты на всех деревьях, на всех одновременно.

Мама останавливается на клочке заросшей травой земли — довольно большом, чтобы можно было поставить машину. В нескольких сотнях метров стоит гараж со старым автомобилем-универсалом, очень похожим на нашу старушку машину, и большой зеленый трактор. Еще там находятся различные устройства и приспособления, которых я не знаю. Напротив гаража — большой красный сарай. На сеновале традиционный пенсильванский гекс от дурного глаза.

— Не знаю, где Джоли, — говорит мама. — Мы ведь приехали вовремя.

Она смотрит на меня, потом на открывающиеся невероятные просторы. За сараем, за бесчисленными рядами яблонь виднеется поле высокой травы, которое примыкает к озеру. Даже отсюда видно, насколько там чистая вода, какое ровное песчаное дно.

На гребне холма стоит огромный дом — белый с зеленой отделкой. Перед ним — двойное крыльцо, висит гамак, а внутрь ведут двери с рифленым стеклом. С улицы видна длинная винтовая лестница в доме. На втором этаже четыре окна.

— Не вижу причин, почему бы нам не начать осваиваться, — предлагаю я и делаю шаг к дому.

— Ребекка, нельзя просто так войти в дом к незнакомому человеку. Пойдем прогуляемся и поищем Джоли.

Мама берет меня под руку.

Мы спускаемся по холму к задней стене сарая и, приближаясь, слышим жужжание. Я поднимаю крючок, запирающий калитку, которая ведет на огороженную территорию. Повсюду маленькие катышки — не нужно быть гением, чтобы догадаться, что это навоз. За загородкой сарая стоит мужчина с каким-то внушительным инструментом, провод от которого тянется к находящейся где-то над его головой розетке. Овца сидит совсем как человек, а мужчина стоит у нее за спиной и держит ее передние ноги. На первый взгляд кажется, что они исполняют какой-то танец. Мужчина берет инструмент — это бритва — и начинает вести ею по блеклой шерсти овцы. «Смешно», — думаю я. Овца совершенно не похожа на облако, как мы привыкли представлять овец. Шерсть падает толстым одеялом прямо в сено и грязь. Постепенно животное становится голым, и я замечаю его живот и усталые глаза. Время от времени мужчина преодолевает сопротивление животного, и тогда бритва уходит в сторону. Одной ногой он прижимает овцу к земле и поворачивает ее то так, то эдак. Создается впечатление, что овца всегда ложится так, как хочет человек. Когда он удерживает ее, мышцы на его руках напрягаются.

В конце концов он выключает жужжащую бритву и ставит овцу на ноги. Животное смотрит на человека как на предателя. Больше оно не похоже на овцу, скорее на козу. Овца бежит по каменистой тропинке к яблоням. Мужчина вытирает лоб рукавом футболки.

— Прошу прощения, — окликает его мама, — вы здесь работаете?

Мужчина улыбается.

— Думаю, можно и так сказать.

Мама подходит ближе. Она смотрит себе под ноги, чтобы ни во что не вступить.

— Вы не знаете Джоли Липтона? Он тоже работает здесь.

— Если хотите, через минутку отведу вас к нему. Мне осталось остричь одну овцу.

— Ладно, — разочарованно вздыхает мама, опирается о забор и складывает руки на груди.

— Если поможете, дело пойдет быстрее. Просто помогите мне выгнать сюда последнюю овцу.

Он открывает дверь, которую я раньше не замечала, дверь, которая, скорее всего, ведет в загон внутри сарая. Мама закатывает глаза, но следует за мужчиной в сарай. Я слышу, как он что-то нежно нашептывает животному. Потом они появляются в дверях, все трое, и мужчина направляется к загородке.

У мамы, когда она наклоняется, с правого плеча сползает рубашка. Движения у нее напряженные и неловкие.

— И что мне с этим делать?