Если мы не можем услышать крики убиваемых людей, способны ли мы вообще слышать? Каждый день хожу я мимо одного учреждения под названием «Сонотон» на Пятой авеню. Вывеска приглашает прохожих зайти и проверить свой слух. В конце концов мы станем знатоками нашего слуха. Но это не значит, что наш слух улучшится, это просто означает, что к длинному списку наших хворостей прибавится еще один пунктик. Как бы то ни было, мы узнаем, что миллионы американцев глухи или на пути к полной глухоте. В том, что по статистике мы достаточно искалечены, хорошо отравлены, нормально изуродованы, нет никакого чуда. Что ж, теперь будем глохнуть. А скоро и дар речи потеряем.

Когда с неба валятся бомбы, даже тот могучий китайский гонг, который держит в руках Варез, не производит впечатления на присутствующих. Правда, имеется еще электрическая аппаратура, ее напряжение можно повысить, и звук достигнет дьявольской интенсивности. Но даже тогда он не сможет соревноваться с воем пикирующего бомбардировщика. Кто смотрел и слушал документальный фильм «Кьюкэн», будет, уверен, до конца дней своих помнить рев японских самолетов, роящихся в небе над Чунцином. И грохот разрывов, а потом фонтаны огня тоже не забыть. А затем тишина — не похожая ни на что, что мы могли слышать раньше. Город лежит оглушенный и парализованный. И каким жутким безмолвием веет от него! Представьте себе, что Нью-Йорку, Сан-Франциско, Лос — Анджелесу уготована та же судьба. Вот уж тогда никакой музыки не услышать вашим ушам, это наверняка. Но звучать это будет. Даже безмолвие будет наполнено звуками. Межзвездная камерная музыка будет заполнять пустоту наших бесчувственных душ.

Назавтра все, это уж точно, изменится для нас. Нью — Йорк будет напоминать Петру, проклятый город древней Аравии. Наши кукурузные поля будут выглядеть как пустыни. Жителям наших больших городов придется уйти в леса и добывать себе корм, передвигаясь на четырех лапах, как звери. Это вовсе не невозможно. Это даже весьма вероятно. Ни у одной части нашей планеты нет иммунитета против духа саморазрушения. Гигантский организм под названием «общество» распадется на молекулы и атомы, и у них не будет ни малейшего признака того, что могло бы их объединить. То, что мы называем «обществом», может превратиться в один прерывистый диссонанс, разрешающий аккорд которому никогда не будет найден. Это очень даже возможно.

Мы знаем совсем маленькую часть истории человечества. Это длинный, утомительный, тягостный протокол катастрофических перемен, приводивших иногда к исчезновению целых континентов. Мы трактовали историю так, будто бы человек был невинной жертвой, беспомощным свидетелем беспорядочных и непредсказуемых катаклизмов природы. Может быть, так и было в прошлом. Но теперь этого нет. Все, что происходит на Земле сегодня, дело человека. Человек показал, что он хозяин всего, за исключением собственной натуры. Если вчера он представлялся дитем природы, то сегодня он существо ответственное. Он достиг такой ступени сознания, на которой непозволительно дальше лгать самому себе. Катастрофы теперь совершаются обдуманно, целенаправленно, их подготовляют. Мы — на распутье: можем идти вперед или повторять старое. У нас все еще есть свобода выбора. Завтра мы можем ее лишиться. И в том, что мы отказываемся от выбора, мы все виноваты, все, и те, кто начал войну, и те, кто ее не начинал. Мы все наполнены убийством. Мы отвратительны один другому. И нам противно видеть себя такими, какими мы выглядим в глазах других.

Какое же слово может стать магическим в этот час? Что я могу предложить Варезу для партитуры его звучащей пустыни Гоби? Мир? Мужество? Терпение? Вера? Мы вконец истрепали их, бездумно изрекая по всякому поводу. Что проку в словах, если из них выветрился дух?

Все наши слова мертвы. Очарование умерло. Бог умер. Вокруг нас громоздятся мертвые. Скоро они завалят реки, переполнят моря, хлынут потоком в долины и на равнины. Может быть, только в пустыне человек сможет дышать, не ощущая смертного удушья. Вы ставите меня в трудное положение, Варез. Все, что я могу сделать, — это дать маленькое примечание к вашей новой вещи. Вот такое…

Пусть хор будет хором уцелевших. Пустыня Гоби пусть станет убежищем для них. По ее краям черепа сложены в устрашающие баррикады. В мире воцаряется тишина. Никто и вздохнуть не осмеливается. Не слышно ни звука. Все смолкло. Абсолютное безмолвие. И только бьется сердце. Бьется в полнейшем молчании. Пусть какой-нибудь человек поднимется и попытается что-то сказать. Он не сможет и рта раскрыть. Точно так же не получится и у другого. В это время белый жеребец спускается с неба. В мертвом молчании он встает на дыбы, он скачет, взмахивает хвостом.

Молчание становится глубже. Молчание становится почти невыносимым…

Выпрыгивает дервиш и начинает вертеться волчком. Небо становится белым. Воздух делается ледяным. И вдруг — сверкает нож, и в небе возникает луч света. Голубая звезда все ближе и ближе — яркая, слепящая звезда.

Встает и кричит женщина. За ней другая, и еще, и еще. Воздух наполнен пронзительными криками. Внезапно с неба падает огромная птица. Мертвая птица. Никто не шевельнется, чтобы подойти к ней.

Чуть слышится стрекот цикад. Потом пенье жаворонка, за ним пересмешник. Кто-то хохочет, душераздирающий хохот безумца. Рыдает женщина. Другая испускает дикий вопль.

Громкий возглас мужчины: «Мы погибли!»

Женские голоса: «Мы спасены!»

Стаккато голосов: «Погибли! Спасены! Погибли! Спасены!»

Молчание

Звучит, все заглушая, гигантский гонг.

Опять, опять и опять.

Потом оглушительная тишина. Когда ее уже нельзя переносить, слышится флейта — дудочка невидимого пастушка. Сиротливая, монотонная, бредущая по кругу, почти потерявшая разум музыка все тянется и тянется. Чуть шевельнулись духовые.

И в тот момент, когда замирает звук флейты, грянул во всю мощь огромный хор медных.

Явление мага

Воздев руки к небу, он начинает чистым ровным голосом, ни высоким, ни низким, ни пронзительным, просто влекущим и успокаивающим душу голосом. И вот что он говорит:

«Нечему больше верить! Не на что больше надеяться! Некому больше молиться! Откройте шире глаза свои. Распрямитесь. Отбросьте весь страх. Грядет новый мир. Он — ваш. С этого мига все меняется. В чем заключается волшебство? В знании, что вы свободны. Вы все свободны! Пойте! Пляшите! Летайте! Жизнь началась!»

Гонг!

Выключается свет

Когда выходишь из концертного зала, погружаешься в привычный уличный шум. Это не звук босых ног, карабкающихся по золотой лестнице; это и не позвякиванье золотых цепей, которыми украшены высокие иерархи. Это погремушки смерти. Те, кто не рискнул кинуться вперед и застолбить поджидающие их участки, испускают дух. Это хрипят их глотки, это всхлипы утопающего, от которых мурашки по коже, это камерная музыка потерпевших крах.

Теперь мы слушаем каденцию. Музыка? Да, что-то вроде странного, анахронического погребального марша. Называется он «Смерть в кредит».

Я прохожу к свободному месту справа от меня, и это оказывается пустыня Гоби, и, думая о последнем миллионе или двух, умирающих под холодной луной, я говорю Варезу: «Теперь трубите в свой горн!»