Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сколько?
— Копейка с человека!
— Сколько?!
— А что? Копейка рубль бережет, Сонечка…
— Какая копейка! Какой рубль!
— Копейка — символ рубля, — парировал находчивый Лейба, но Соня чувствовала, что надвигается хаос.
— Должны же материалы привезти, я машину заказала.
— Что вдруг? — встрепенулся Ароныч. — Кто тебе, моя девочка, сказал, что материалы вовремя привозят? Сядь, не торопись. Поговорим, чайку попьем.
Соня в ужасе смотрит на раздевающихся курсантов. Прикотенко настаивает:
— Вы бы, девушка, все-таки отвернулись.
— Ничего принципиально нового я не увижу. Я вообще уйду.
Соня направляется к выходу.
— А чай? — фальцетом кричит старый Лейба.
— Я лучше водки пойду выпью. Спасибо.
Она дернула тяжелую дверь.
— Теть, у вас сигарет не будет? — тихо, чтобы не слышал Прикотенко, спрашивает юный солдатик, и Соня не сразу понимает, что обращаются к ней. Какая же она «тетя»! Но, взглянув на худую шею мальчишки, согласилась, что, конечно же, тетя.
— А письмо отправите? — еще тише, почти шепотом, просит второй.
Соня дает ребятам сигареты, хватает письмо и выбегает из зала.
В рюмочной выпила водки под сочувственными взглядами алкашей, выкурила сигарету, отдышалась, подобрела. Вернулась в баню и совсем умиротворилась, глядя, как знакомый архитектор, вооружившись рулеткой, делал обмеры помещения. Курсанты уже ушли, а Ароныч разгадывает кроссворд.
— Государство, знаменитое своей стеной?
— Израиль.
— Если б так, Сонечка, если б так. Китай.
— Кроссворд с претензией на юмор?
Лейба Аронович кряхтит:
— У меня для тебя есть две новости. Даже не знаю, хорошие ли? Или одно из двух.
Соня похолодела:
— Пришла беда — отворяй ворота?
— Почти…
У Сони нет другого оружия — только ирония. А еще не верилось, что может произойти нечто более абсурдное, чем раздевшееся целиком военное училище.
— Ну, давайте, выкладывайте, старый губитель детских снов, подрезатель птичьих крыльев, говорите! Я совершенно готова.
Лейба хотел было пуститься в объяснения истинного положения вещей, а Соня приготовилась слушать и расстраиваться, как вдруг свет, идущий из зала, померк и в узком проеме каморки банщика появился внушительный мужчина. За ним, на шаг позади, — еще двое. Соня подбирается, а Лейба, напротив, радостно кивает пришельцам.
— Здрасьте, милый человек, — хмуро произносит Соня. — Вы тоже собираетесь мыться за копеечку?
Но «милый человек» с достоинством заявляет:
— Я — Эдуард.
Соня протягивает руку:
— Софья Викторовна.
Видно, что Эдуард немного растерялся и поэтому упустил инициативу. Чтобы окончательно прояснить ситуацию, он говорит:
— Я — Эдуард. «Инфернал». Здравствуйте, Софья Викторовна!
Соня встает, как радушная хозяйка, и распахивает объятья.
— Добрый день. Мне чертовски нравится название вашего магазина. Я даже думала назвать баню «Геенна огненная». Но боюсь, старушки ходить перестанут.
— Люблю, когда у баб есть чувство юмора. Перейдем к делу. Баня твоя на моей территории. Ты можешь тут ремонт делать, ты можешь тут хоть кружок танцев открывать. Но два дня в неделю — наши. Мои пацаны тут с девочками культурно отдыхают.
Молодой человек выглядел благообразно, а говорил форменные гадости, и Соня огрызнулась:
— Грязновато тут, вас это не смущает?
— Тут я вопросы привык задавать. О’кей?
Соня оборачивается к Лейбе Ароновичу, который невозмутимо продолжает разгадывать кроссворд.
— Вы про это со мной хотели поговорить, старый жид?
— Э, э… Без этого. У нас тут последний интернационал. У нас все равны.
— Ага! Ни эллина, ни иудея? Да делайте вы, что хотите!
Соня садится на стул, а Эдуард растерянно застывает посреди комнатенки. Его немного обескуражил внезапно оборвавшийся разговор. А Лейба Аронович засуетился, забегал на пяти квадратных метрах от Сони к Эдику. Соня демонстративно листала счета, Эдик ждал ответа.
— Хорошо, хорошо. Я поняла, два дня ваши, — оторвалась она от бумаг. — А чего вы сейчас от меня хотите? Чтоб я вам анекдот свежий рассказала? Чаю вам предложила? Коньячку для вас достала из больничной тумбочки этого ренегата?
Соня не выдержала, вскочила и, подобрав манатки, побежала вон.
— Сонечка, я провожу тебя! Эдик, у девочки очень хрупкая душа!
Соня бежит по лестнице вниз. Вот бы упасть и сломать ногу. Чтоб все отстали от нее, чтоб загипсоваться до бровей и никого не видеть, оставить свободной только кисть руки и показывать всем кукиш! За ней, едва поспевая, бежал старый Лейба.
— Деточка, не спорь с ними. Не трать здоровье. А было бы здоровье — остальное мы купим. Он — хороший мальчик. Хотя, конечно, малосимпатичный господин. Знаешь, как говорила моя мама тому, кого не любила? Пусть у тебя во рту останется один зуб, и пусть он постоянно болит.
— Изысканно! Великолепно! Браво! Спасибо, Лейба Ароныч. Кстати, а вторая новость? Ведь была же вторая, которая этой не лучше. Есть ведь вторая новость?
Лейба Аронович долго роется в кармане, откуда достает мятую бумажонку, разворачивает ее и водружает на нос очки. Делает все обстоятельно, подчеркивая важность момента. Бумажку читает про себя, изредка произнося отдельные звуки, реже целые слова.
— Гм… гигиена… по… кха… положение…
— Ну?
Лейба сворачивает бумагу.
— Короче говоря, распоряжение администрации района. Пятница — льготный день, когда обязательно должны мыться пенсионеры-льготники.
— И еще один официальный выходной, — Сонина мечта о бане — райском саде тускнеет и растворяется на глазах. — Так?
Лейба кивает.
— Что же остается? — воет несчастная Соня.
— Остается терпеть и надеяться.
— Это я и без вас умею.
Домой Соня шла понуро. Она проведала родителей и Лерку, оставила им денег, покричала на мать за растущую гору газет в прихожей и комнатах, поругала отца за то, что курит много, и засобиралась. Жора был муж постылый, но Соня не могла засыпать одна. Было поздно, родители уговаривали остаться, но Соня двинулась в путь. Идти было недалеко. Это и расстраивало Соню — слишком мало времени, чтобы подготовиться к встрече с непредсказуемым и непризнанным творцом.
Соня опасалась не зря. Сначала она удивилась большой пробке. Не поздновато ли для дорожных заторов? Затем, уже совсем близко от дома, увидела толпу. Соня пробралась вперед и похолодела. Ее благоверный, Жорик, приняв позу «Мыслителя» Родена, восседал посреди мостовой. Он был бос и печален. Возможно, временно слеп, так как очень глубоко ушел в себя. Движение замерло. Машины гудели, водители проклинали умалишенного. По обочинам толпился народ, хохотавший над дурачком в тельняшке и линялых трениках. Зрелище было душераздирающим. Через поток машин Соня побежала к Жорику.