В гуще голого советского народа зарыдал нагой и тоже нищий Союз писателей — громко, по-бабьи. И Бог кинул на весы СССР ещё одну гирьку.

— А наши газеты! — продолжал усатый вождь, попыхивая трубкой. — Ми делали их на одно лицо. Разве это не гаварит а том, что никакой свабоды печати не било и в помине!

Апостол Пётр на облаке завязал себе узелок — для памяти. А Всевышний, с этой целью, щёлкнул чёрной костяшкой на больших бухгалтерских счётах — откинул ещё одну: худо было в России и с печатью. Как наберётся 3 чёрных косточки справа, кинет русским на весы ещё одну гирьку.

— Я вижю в море товарища Ильина-Раскольникова, героя гражданской войны. Он бил первым красным адмиралом, командовал флотом на Балтике. Потом стал дипломатом, послом и писателем. Папросим его пачитать своё аткритое письмо Сталину. Прашю, таварищ Раскольников!

На трибуну поднялся автор пьесы "Робеспьер" 47-летний красавец с пышной шевелюрой. Откашлявшись, этот бывший любимец Ленина, громко сказал:

— Да, я прочту, наконец, это письмо сам — аудитория, на этот раз, подходящая. — И словно диктор радио или телевидения, начал читать своё письмо — чисто, с правильными паузами и ударениями:

— Сталин! Вы объявили меня вне закона. Этим актом вы уравняли меня в правах — точнее в бесправии — со всеми советскими гражданами, которые под вашим владычеством живут вне закона.

Хозяин отметил, что и этот человек говорил с жаром и страстью, говорил долго. И что было удивительным, Господь на облаке ни разу не перебил его, внимательно слушал, не пропуская ни слова. Переменил только позу, когда Раскольников, закончив чтение, выкрикнул:

— За это письмо Сталин приказал убить меня. Хотя я и был уже далеко от него, во Франции. Вот вам методы борьбы с инакомыслием во времена Сталина!

В пирамиде из гробов раздался тяжкий стон.

Хозяина охватил во сне страх. Наверное, потому, что он любил наяву слушать вражеские "голоса" по утрам, начитался всякой запретной литературы, приносимой ему из КГБ, закрытых писем партии, секретных инструкций, вот оно и нанизывалось во сне одно на другое. Но, если об этом узнает Сталин… несдобровать!

— На этот раз ви свободны, товарищ Раскольников! — сказал Сталин, не глядя на своего бывшего врага. — Да, я приказывал найти вас во Франции… И хотя ми с вами политические пративники, я не отрицаю ваших способностей. Вашя публицистика — високого, миравого класса! Ваш "Робеспьер" — тоже неплохо. Но, ви метили — не в него, в Сталина. Видите, Сталин объективен. Почему же Раскольников не захотел… разглядеть в Сталине… великого человека? Ви сами только что сказали: Сталин разгромил вашу партию за 3 года. А царское правителство ни магло этава сделат… за 10 лет!

Согласитесь, Сталину нужьно било бит чертовски дальновидним! Чтобы асуществит такой грандиозний план. Однако же он виполнил его. Запомните, Раскольников. Честних правитэльств вообще не бивает. И не может бит. Поэтому, прежде чем браться за историю, за робеспьеров, надо асвабадиться от наивнасти. Всякие там партии, барьба — существуют не для того, чтоби служит народу, а… для захвата власти. Патом, кагда власт уже захвачена, главним должен бит — адин чилавек. Разве не так? Сталин узнал это раньше вас. Неужели, па-вашиму, эта не гениална? Сталин адин разграмил и партию, и весь государственний аппарат. С тисачами умнейших людей! Разве Сталин мог сам, лично, арестоват всех вас и подвергат пыткам? Нет. Зачем это Сталину? Этим занимались ви сами. Сталин бил режиссёром! Гениальним режиссёром! И политиком. Так, после меня, делал китаец Мао Цзе-дун. И тоже добился в своём государстве великого паклонения. А ви — писали свои разоблачительние письма. Да Сталин на них плеват хател! Вся страна ридала по своему гениальному… му-учитэлю, кагда он умер, — скаламбурил бывший вождь. — Развэ ета ни дастойна васхищения? Даже потом, когда после 20-го съезда все поняли всё, в Кремле — недолго хулили Сталина. Прашло нескалька лет, и Сталина опят начали уважят и оправдиват. Вот и задумайтэсь: пачиму? Патаму, что гасударством надо управлят так, чтоби васпитат мисль у миллионов даверчивих дураков: "При Сталине — бил парядок!" А что било на самом дели? Страх!

Хозяин радостно выкрикнул в воде:

— От! А я шо всегда говорю?..

Сталин увидел в море поэта Иосифа Мандельштама, которого поддерживала под локоть жена. Обратился к нему:

— Таварищ Мандэлштам, прачти сваё стихатварение, которое ти — я уверен, что это ти, а не кто-то другой! — написал мне из Владивостока. Хотя и прикрился хитрой фразой, что "автор — не еврей". Боялся. Это панятно. Ладна, пачитай его теперь. Самому Богу почитай! Чтоби и он убедился, и понял, что рай — надо отдат нам. Пострадай за общее дело ещё раз!

Худой, измождённый, поэт вышел из моря, молча прошёл к трибуне, которую освободил Раскольников, и сказал слабым голосом:

— Я прочту это стихотворение, хотя написал его другой поэт — Юзеф Алешковский. Сталин, несмотря на многочисленность стукачей, знает, тем не менее, не всё.

— Ладно, ти читай, таварищ Мандельштам! — Сталин махнул рукой, как бы добродушно соглашаясь с критикой. Но Мандельштам его тона не принял:

— Нашёл тоже товарища! — Голос его неожиданно окреп и, усиленный мощью громкоговорителей, загремел вдоль побережья:

Товарищ Сталин, вы большой учёный, Во всех науках старый корифей, А я простой советский заключённый, Не коммунист и даже не еврей. За что сижу, по совести, не знаю, Но прокуроры, видимо, правы, Сижу я в том же Туруханском крае, Где при царе сидели в ссылке вы. Итак, сижу я в Туруханском крае, Где конвоиры строги и грубы, Я это всё, конечно, понимаю Как обостренье классовой борьбы. То дождь, то снег, то мошкара над нами, А мы в тайге с утра и до утра. Вы здесь из искры раздували пламя, Спасибо вам, я греюсь у костра. Для вас в Москве открыт музей подарков, И Исаковский пишет гимны вам, А у костра читает нам Петрарку Достойный парень Оська Мандельштам. Вчера мы хоронили двух марксистов, Накрыли их по-братски кумачом. Один из них был левым уклонистом, Другой, как оказалось, ни при чём. И перед тем, как навсегда скончаться, Он завещал последние слова, Просил "в евойном деле разобраться" И молвил: "Сталин — это голова!" Живите тыщу лет, товарищ Сталин, Пусть суждено в тайге погибнуть мне, Но будет больше чугуна и стали На душу населения в стране.

В море, напротив трибунки, с которой