Сам же я двинулся навстречу его преследователям. Внезапно напав на одного из них, я сбил его с ног ударом ружейного приклада. Мне не хотелось стрелять, чтобы не привлечь внимания остальных дикарей, хотя на таком расстоянии они едва ли могли услышать звук выстрела. Когда первый дикарь рухнул на землю, второй, бегущий за ним, остановился в испуге, а я начал медленно наступать на него. Подойдя ближе, я заметил, что он вооружен луком и стрелами и что он готовится выстрелить в меня. Тогда мне пришлось стрелять в него первым, и я сразил его наповал.

Несчастный беглец, увидев, что оба его врага лежат на земле мертвые, был до того перепуган вспышкой и грохотом ружейного выстрела, что застыл на месте как вкопанный, не зная, идти ему ко мне или бежать прочь, хотя, вероятно, он более склонялся к бегству. Тогда я вновь окликнул его и сделал ему знак подойти ко мне. Он меня понял и сделал несколько шагов в мою сторону. Потом он остановился, опять прошел несколько шагов и остановился вновь. Теперь я видел, что дикарь весь дрожал, словно ожидал, что его убьют. Тогда я опять сделал ему знак подойти и постарался всеми возможными способами показать, что ему не надо бояться. Дикарь подходил все ближе и ближе, опускаясь на колени через каждые десять-двенадцать шагов в знак признательности за то, что я спас ему жизнь. Наконец, он подошел почти вплотную ко мне и вновь опустился на колени, поцеловал землю и, приподняв мою ногу, поставил ее себе на голову. Похоже, этим туземец хотел показать, что навеки будет моим рабом. Я поднял его с колен и сделал все, чтобы он понял, что у меня нет никаких враждебных намерений по отношению к нему, и воспрянул духом.

Однако на этом дело не кончилось. Я заметил, что дикарь, которого я свалил ударом ружейного приклада, не убит, а только оглушен и начинает приходить в себя. Я указал на него моему дикарю, чтобы он увидел, что тот жив. В ответ он произнес несколько слов на своем языке, и хотя я ничего не понял, но мне приятно было услышать человеческий голос — впервые за двадцать пять с лишним лет.

Однако время для подобных чувств было неподходящим. Оглушенный людоед пришел в себя настолько, что уже сидел на земле, и я увидел, что мой дикарь, как я его теперь называл, сильно испугался. Увидев это, я наставил ружье на сидящего дикаря, как будто собирался выстрелить в него. И тут мой дикарь бросился к оброненному преследователем при падении огромному деревянному мечу, подхватил его и одним махом отсек врагу голову, да так ловко, что ни одному палачу и не снилось. После этого он с торжествующим смехом подбежал ко мне, протянул мне меч и, делая многочисленные непонятные мне жесты, положил его на землю между мной и убитым им дикарем.

Я повернулся, чтобы уйти, и знаками пригласил его последовать за мной, объясняя, что сюда могут пожаловать другие людоеды. Тогда мой дикарь показал мне, что хочет сначала присыпать трупы песком, чтобы остальные их не нашли. Я кивнул в знак согласия. Он приступил к работе и, орудуя своими широкими ладонями, моментально вырыл в песке яму для одного тела, затем перетащил туда труп и присыпал сверху песком. Так же он поступил и со вторым. Думаю, он справился с этой задачей за четверть часа. Затем, позвав его и сделав знак следовать за мной, я отвел моего дикаря не в крепость, а в грот, расположенный на дальнем конце острова. Таким образом, я не допустил, чтобы сбылась та часть моего сна, в которой он пытался спрятаться в моей рощице.

Я накормил его лепешками и изюмом, напоил водой, ибо после бега ему, как я установил, ужасно хотелось пить. Дав ему подкрепиться, я сделал знак, чтобы он шел и ложился спать, указав ему место, где я постелил ему рисовой соломы, накинув поверх нее одеяло, на котором иногда спал сам. Бедняга улегся и уснул.

Это был симпатичный малый, с несколько странной внешностью: с длинными прямыми конечностями, не слишком крупный и не слишком высокий, хорошего телосложения, несмотря на сутулую спину. Ему, должно быть, было около двадцати с чем-то лет. От него исходил такой густой запах рыбы, что можно было подумать, будто он питается только ею. Руки у него были длинные и широкие, с такими длинными пальцами, что мне показалось, будто он может обхватить ими всю свою голову. Такими же длинными и широкими были и его ступни и пальцы на ногах, каждый из которых заканчивался скорее когтем, чем ногтем, а когда я пригляделся к ним повнимательнее, то с удивлением заметил, что его широко растопыренные пальцы соединены перепонками, похожими на утиные.

Лицо у дикаря было весьма симпатичное, не угрюмое и не свирепое, но определенно мужественное. И при этом в нем заключалась мягкость и приятность, свойственная лицам европейцев, особенно когда он улыбался. Волосы у него были длинные и черные, без всяких завитков. Лоб — высокий и открытый. Глаза — темные, живые, блестящие и умные, расставленные не так широко, как у остальных дикарей. И кожа у него была хоть и серая, но более матовая, не такая лоснящаяся, как у прочих его сородичей, с оттенком не отвратительно-темным и бурым, скорее напоминавшим отполированный аспидный сланец, только посветлее, и в этом цвете было что-то привлекательное, но с трудом поддающееся описанию. Лицо круглое и пухлое, нос — небольшой и тонкий, не приплюснутый, как у негров, но с узкими ноздрями. Рот — хорошо очерченный, с тонкими губами, зубы — мелкие, ровные и белые, как слоновая кость.

Я оставил моего дикаря спать, а сам занялся повседневными делами.

Проспав полчаса, дикарь проснулся и вышел из грота ко мне, когда я доил коз, которых держал в построенном рядом загоне. Увидев меня, он подбежал и вновь распростерся передо мной на земле, всем своим видом выражая смирение и признательность. Затем он прижался головой к земле у самой моей ноги и так же, как делал это ранее, поставил другую мою ногу себе на голову. А потом принялся всеми доступными ему способами выражать свою безграничную преданность и готовность служить мне. Многое я понял и знаками показал ему, что очень им доволен.

Через некоторое время я начал беседовать с ним и учить его разговаривать. Первым делом я дал ему понять, что буду звать его ПЯТНИЦЕЙ, так как именно в пятницу спас ему жизнь. Затем я научил его говорить «Хозяин» и дал понять, что это мое имя. Затем я научил его говорить «да» и «нет», объяснив смысл этих слов. Я дал ему молока в глиняной миске, предварительно отхлебнув и показав, как макать в него хлеб. Затем я дал ему лепешку, чтобы он тоже макал ее в молоко. Дикарь последовал моему примеру и знаками показал мне, что такая еда очень ему нравится.

Я просидел с ним всю ночь. Когда рассвело, я сделал ему знак следовать за мной и жестами показал, что хочу его одеть, чему дикарь, по всей видимости, очень обрадовался, так как был совершенно голый. Когда мы проходили мимо того места, где были погребены те двое дикарей, он указал мне на вешки, которыми он обозначил могилы, и принялся показывать мне, что нам следует откопать и съесть мертвецов. В ответ я изобразил, будто страшно рассержен, чтобы показать, до какой степени мне отвратительно подобное предложение, и сделал вид, что меня рвет от одной мысли об этом, после чего знаком велел ему отойти от вешек. Дикарь мой кротко повиновался.