Тут я проснулся, охваченный невыразимой радостью из-за приснившейся мне перспективы выбраться отсюда, но, поняв, что это был всего лишь сон, испытал сильнейшее разочарование и впал в уныние.

Однако этот сон подтолкнул меня к определенным выводам. Единственный для меня способ вырваться с острова — захватить одного из дикарей, по возможности того, кто предназначен к съедению и привезен сюда на смерть.

Меж тем осуществление этого замысла было сопряжено с одной трудностью. Его невозможно реализовать, не напав на всю компанию и не перебив всех до одного. Это был бы отчаянный шаг, который вполне мог завершиться неудачей, и, к тому же, у меня возникли сомнения в том, что у меня есть право поступить подобным образом. Моя душа содрогалась при мысли о пролитии такого количества крови, даже если это было необходимо для моего собственного спасения. Нет смысла повторять здесь те доводы, которые я приводил сам себе, поскольку я уже излагал их ранее. Теперь у меня появились новые аргументы, ибо эти люди угрожали моей жизни и сожрали бы меня, попадись я им в руки. Я собирался действовать исключительно из чувства самосохранения, и в данном случае это была мера самозащиты, ибо они угрожали мне, а не наоборот. Все эти доводы укрепляли мою решимость, однако сама мысль об убийстве приводила меня в такой ужас, что я никак не мог примириться с ней.

Впрочем, в результате напряженной внутренней борьбы и тягостных сомнений (ибо я весьма долго взвешивал про себя все доводы за и против) желание покинуть остров все же перевесило. Я решил во что бы то ни стало, при первой же возможности, захватить одного из дикарей. Теперь следовало продумать план, как это сделать, ибо эта задача была не из легких. Тщетно я ломал над ней голову и в конце концов решил, что дождусь прибытия дикарей, выслежу, когда они высадятся на остров, а там положусь на удачу и буду действовать сообразно обстоятельствам.

Приняв такое решение, я начал как можно чаще ходить на разведку и, по правде говоря, делал это так часто, что это мне порядком надоело. Мое ожидание длилось уже более полутора лет, и в течение всего этого времени я чуть ли не ежедневно ходил на западную оконечность острова, чтобы посмотреть, не появились ли пироги, но их все не было. Это сильно меня огорчало. Но я не могу сказать, что в этом случае, как и во многих предыдущих, неудача ослабила мое стремление осуществить задуманное. Чем дольше длилось ожидание, тем сильнее возрастало мое нетерпение. Одним словом, если поначалу я делал все, чтобы избежать встречи с дикарями, то теперь я мечтал о ней.

Итак, прошло более полутора лет с тех пор, как я составил свой план, и вот однажды утром я вдруг увидел, что на берегу, на моей стороне острова, стоят, по меньшей мере, пять пирог, а приплывшие на них дикари высадились на остров и куда-то скрылись. Такого нашествия я не ожидал. Увидев столько пирог и зная, что каждая вмещает от четырех до шести дикарей, если не больше, я был обескуражен и не знал, что мне делать и удастся ли мне справиться с двадцатью или тридцатью дикарями одновременно. И все же я приготовился к нападению в соответствии с заранее составленным планом и был готов действовать, если подвернется случай. Я долго ждал, прислушиваясь, не донесутся ли до меня какие-нибудь звуки, а затем, когда мое терпение иссякло, поставил ружья рядом с лестницей и с ее помощью вскарабкался на вершину холма.

Оттуда в подзорную трубу, а на этот раз я воспользовался лучшей из двух, которые у меня имелись, я увидел, что дикарей было не менее тридцати человек. Они уже развели на берегу костер и жарили мясо. Не могу сказать, чье это было мясо и откуда они его взяли. Все людоеды с характерными для них ужимками, воплями и непонятными восклицаниями плясали вокруг костра. Расстояние было велико, и звуки этого пиршества едва долетали до меня, но от этого не становились менее ужасными. Я видел, как лоснятся их обнаженные серые тела, напоминающие угрей, видел их сутулые спины и большие глаза, и вместе они составляли самую отвратительную компанию, какую только можно себе представить. А поскольку они часто поднимали руки, то я заметил, что у всех у них, и у мужчин, и у женщин, были очень длинные пальцы, настолько длинные, что их можно различить в подзорную трубу. И ступни у них тоже были длинные и широкие, что бросалось в глаза, когда они задирали ноги во время своей дикой пляски. Мне стало ясно, что много лет назад, в день, который повлиял на всю мою дальнейшую жизнь на острове, я нашел на берегу отпечаток именно такой ноги.

И еще я подумал, что прошлая ночь была последней ночью полнолуния, и если бы дикари приехали накануне, то на берегу их ожидал бы весьма неприятный сюрприз. Даже в этот момент я ощущал, до какой степени зверю не нравятся эти существа, и не сомневался в том, что он стал бы охотиться на них из простого желания убивать.

Наблюдая за ними в подзорную трубу, я увидел, что от пирог ведут двух несчастных, предназначенных для съедения, — по-видимому, они оставались там на протяжении всего этого времени. Потом одного из них сбили с ног ударом деревянного меча или дубинки, ибо таков был их обычай, и несколько дикарей принялись за работу, потроша его перед тем, как пустить в пищу. Тем временем вторая жертва, которую оставили дожидаться своей очереди и которая не была связана, видя, что ей предоставлена некоторая свобода, внезапно рванула вперед и с невероятной скоростью понеслась по дюнам в мою сторону. Я хочу сказать, к той части острова, где находилось мое жилище.

Должен признаться, что я испугался, увидев, как этот дикарь бежит по направлению ко мне, и подумал, что все остальные бросятся за ним. Теперь у меня появилась надежда, что сбудется первая часть моего сна и что он непременно будет искать спасения в моей роще. Но я не мог рассчитывать на то, что сон сбудется до конца, а именно, что каннибалы не доберутся до этого места и не догонят его. Между тем я продолжал наблюдать и очень обрадовался, увидев, что за беглецом погнались всего три человека, и окончательно успокоился, когда стало ясно: он бежит гораздо быстрее своих преследователей, все больше отрываясь от них. Я понимал, что если ему удастся продержаться еще полчаса, то они его не догонят, ибо он бежал по-настоящему, а те трое не столько бежали, сколько поочередно переставляли ноги, как делают это на корабле люди, непривычные к морской качке.

От моей крепости их отделяла речка, о ней я часто упоминал в первой части моего повествования, та самая, на берег которой я выгружал добро, привезенное с корабля. Я понимал, что для спасения от преследователей несчастному придется преодолеть ее вплавь. Когда беглец добежал до нее, он бесстрашно бросился в воду, гребков за тридцать переплыл на другой берег, выскочил на него и, демонстрируя поразительную выносливость, вновь пустился бежать с изумительной быстрой.

Когда преследователи добрались до речки, я понял, что двое из них умеют плавать, а третий — нет. Стоя на берегу, он смотрел на остальных, не смея войти в воду, а затем поплелся обратно, что, в конце концов, обернулось для него благом. Я наблюдал, как двое дикарей неуклюже преодолевают речку. Плыли они в два раза медленнее, чем беглец. И тут я ясно понял, что наступил момент, когда у меня появилась возможность обрести слугу, а может даже товарища или помощника, и что самому Провидению угодно, чтобы я спас жизнь этому бедолаге. Переставляя лестницу, я как можно проворнее спустился с холма, прихватил два ружья, затем вновь забрался на холм и спустился с него с другой стороны, обращенной к морю. Идя напрямик, да еще под гору, я оказался между преследователями и беглецом и громко крикнул, чтобы привлечь внимание последнего. Оглянувшись назад, он, наверное, испугался меня не меньше, чем гнавшихся за ним людоедов. Я сделал ему знак идти ко мне.