— Нет, — ответила фея, помолчав. Казалось, она тоже заслушалась: веретено замедлило свой нескончаемый бег. — Все, о чем ты говоришь, правда.

— Но тогда… — Ирранкэ выразительно обвел рукой чашу долины, — в чем же дело? Вот это — все, что я могу увидеть?

— Я ведь сказала тебе — это мои чертоги, мои! — Владычица вод вскочила на ноги, чуть не выронив прялку. — Только мои, здесь нет больше никого и ничего! Никого…

Она закрыла лицо руками, и веретено упало в траву.

Ирранкэ, поднявшись следом, осторожно коснулся ее плеча.

— Чем я обидел тебя, госпожа, открой мне?

— О, ты вовсе не обидел меня, — фея издала то ли смешок, то ли сдавленный всхлип, — просто… напомнил.

— Об одиночестве? — негромко спросил Ирранкэ, и она, помедлив, кивнула.

«А он жестокий», — невольно подумала я. Впрочем, об алиях всегда говорили, что им чуждо человеческое сострадание, а уж о милосердии они имеют крайне смутное представление.

— Расскажи мне, госпожа, — попросил он. — Как вышло, что ты осталась одна? Ты же знаешь — я в твоей власти. Я не смогу выйти отсюда и поведать твою тайну кому бы то ни было помимо твоей воли. Так чего ты опасаешься?

— В самом деле, что скрывать? — негромко произнесла она. — Подай мое веретено…

— Прошу, госпожа. — Ирранкэ подхватил его с земли и вложил ей в руку. — И на этот вопрос ответь тоже: почему ты всегда прядешь? Кажется, я ни разу не видел тебя без рукоделия?

— Это часть моего проклятия, — был ответ.

— Но разве фею возможно проклясть?

— А кто сказал тебе, что я фея? Ты вычитал это в ваших легендах? — Владычица вод негромко рассмеялась и снова принялась сучить тонкую нить. — Нет, алий, это не так. Во мне всего лишь половина этой крови, да и та была не слишком чиста, как говорили.

Она помолчала, потом продолжила:

— Ваши сказки не лгут: владения моего народа обширны, прекрасны и изобильны, но лишь тогда, когда принадлежат чистокровной фее. Тогда вся родня, все придворные и слуги могут жить так, как им заблагорассудится, плясать от зари до зари и охотиться хоть на оленей с золотыми рогами, хоть на облачных драконов…

— Значит… — Ирранкэ сделал паузу, — твоих сил хватает на создание лишь этого вот мирного уголка?

Она кивнула:

— Мне не нужно большего.

— А твоя пряжа…

— Проклятие.

— Но как так вышло? Кто это сделал? Расскажи, если это не тайна!

— Не тайна… — ответила она и, снова прервавшись, подняла руку. Я невольно ахнула — пальцы были стерты до крови, и пряжа выходила из-под них окрашенной багрянцем. Как я сразу этого не заметила? — Я прокляла себя сама. Это — вечное мое напоминание о том, что я сотворила со своим народом. Нить тянется и тянется, и так будет до скончания веков…

— Я ничего не понял, госпожа. — Ирранкэ подсел ближе, но она по-прежнему отворачивалась так, что видно было лишь ухо (странное, будто бы вовсе без мочки) да висок. — Объясни, молю!

В голосе его звучал охотничий азарт, и я окончательно осознала: он не видел в этой женщине человека… или алия, себе подобного, одним словом. Для Ирранкэ это была добыча, опасная, но от того еще более желанная, как матерый волк или кабан для охотника…

— Вы похожи, — проговорила Владычица вод после долгой паузы. — Так похожи, что я приняла бы тебя за него, если бы не знала, что времени прошло уже слишком много, а даже алии не бессмертны, в отличие от меня.

— Она говорит о том волшебнике, который украл ключ? — расслышала я шепот Ири.

— Именно, — едва слышно ответил Ирранкэ. — Смотри…

Женщина в его воспоминании коснулась окровавленными пальцами зеркала вод, и в нем отразился второй Ирранкэ. Нет, не он, поняла я, присмотревшись: примерно того же возраста (хотя по алиям сложно понять, двадцать им лет или двести), но у него не было шрама на лице, длинные светлые волосы он собирал в замысловатый узел на затылке, да и одежды такой я никогда не видала. Разве что в замке, на портретах герцогских предков попадались похожие длиннополые камзолы, доспехи и плащи… А главное, заметила я, глаза у этого алия были иными, нежели у Ирранкэ: они ничем не напоминали изменчивую воду, озерную или морскую, — незнакомый алий смотрел словно сквозь бойницы, из черной глубины колодца… в котором, по уверению Ири, днем видны звезды.

И, похоже, Владычица вод рассмотрела эти звезды, потому что теперь перед нами проносился калейдоскоп огней — бал в чертогах фей, где было не протолкнуться от танцующих, а следом — яркие краски цветущих садов, бескрайние пустыни лимонного, рыжего, алого и даже черного цвета, ослепительно-белые пески океанского пляжа и светящиеся волны (я откуда-то знала, что это именно океан, хотя никогда не бывала на побережье), горы и реки, леса и равнины, бесконечное звездное небо и всполохи северного сияния… Мы видели целые вселенные в каплях воды на сорной траве, неведомые письмена на крыльях бабочек; парили в небесах легендарные драконы и громадные птицы, а в океанских глубинах резвились сладкоголосые русалки — они пели вместе с китами, и эти звуки заставляли моряков направлять корабли на рифы в поисках неведомых чудес…

— Вот это я бросила к его ногам, — негромко произнесла Владычица, и снова коснулась воды. Видение пошло рябью и исчезло. — Показала все миры, о каких только слышала, память о которых передали мне предки. Все их тайные уголки, всю давно исчезнувшую красоту… Но и этого ему было мало, а еще он вскоре заскучал, и тогда я выдала ему наш секрет.

— О чем ты? — нахмурился Ирранкэ.

— Теперь это не имеет значения.

— Но ты оставила историю неоконченной. Мы, смертные, любопытны, а неудовлетворенное любопытство — страшная пытка! — серьезно сказал он.

— Тогда я помучаю тебя еще, — был ответ, и все померкло.

Оказалось, мы уже не на берегу озера, а в комнате, а на дворе уже совсем стемнело.

— Она водила меня за нос год, а может быть, и два, — произнес Ирранкэ. Его ладонь в моей руке снова была холоднее льда. — Не знаю точно, я уже говорил, что время там идет странно…

— Здесь тоже, — ответила я и принялась растирать его пальцы.

— Перестань, бесполезно, — сказал он, высвободив руку. — Этот холод — изнутри.

— Неправда, сперва ты не был таким холодным, — подала голос Ири, — а вот после того, как показал нам все это… У меня чуть ли не лед под ногтями!

— А зачем ты так в меня вцепилась? — хмыкнул Ирранкэ. — От страха?

— Я ничего не боюсь! — вздернула она нос. — И тем более дурацкой феи, которая и не фея вовсе! Я просто от волнения, вот… Правда же, мам? Когда я переживаю, я или губы кусаю, или ногти, или волосы кручу, ты всегда ругаешься…

«Губы обветренные — она кусает их, когда задумается, дурная привычка», — вспомнила я и встретилась взглядом с Ирранкэ. Его изменчивые глаза были сейчас темными и пустыми, как у алия из воспоминаний.