Гойя понимает, хотя и не слышит, что у Долорес какая-то проблема. Он берет две-три монеты и протягивает их ей. Дело тотчас же улаживается, проблема разрешается. Да да, она сделает то, что нужно. Не стоит волноваться, говорит Долорес. Она быстро спускается и снова поднимается в мастерскую.

Гойя спрашивает у Инес, правда ли то, что она только что рассказала.

— Да, — отвечает та, несколько раз кивнув, — да, это правда.

— Вы готовы поклясться? Поклясться Богом, что это правда?

Инес клянется.

Переменчивое смутное время. Очередной мятеж вспыхивал то здесь, то там, а затем затухал. Испанское правительство обосновалось в Севилье. Король Жозеф, коронованный Бонапарт, которого его противники называли El rey intruse, «король-самозванец», покидал Мадрид в то самое время, когда Веллингтон, высадившийся в Португалии с английскими войсками, приближался к городу. Бонапарт вернулся в Мадрид, когда Веллингтон сбежал оттуда, страшась зимы.

Разноречивые слухи противоборствовали, подобно солдатам. Как ни странно, вся Европа, казалось, зависела от личной судьбы Наполеона. Вечером никто не мог точно сказать, доживут ли до следующего утра правосудие, законность, порядок и власть. После Сарагосы французские генералы взяли Кордову и Гренаду, но было невозможно установить в пределах Испании четкие границы между покорными и бунтующими областями. «Просвещенные» люди то ликовали, то впадали в уныние, порой на протяжении одной и той же недели. Семьи распадались, друзья враждовали. Одни радовались краху инквизиции, другие беспрестанно устраивали крестные ходы в честь той или иной Пресвятой Девы.

В королевском дворце Мадрида то и дело менялись хозяева и внутреннее убранство. Вечером со стен снимали одни портреты, утром приносили другие. Предметы обстановки уносили в подвалы. Убирали распятия, россыпи крестов, вешали новые гардины и обивали мебель другой тканью. Следовало ли заменить испанских орлов наполеоновскими? По этому поводу велись жаркие споры. «Зачем их менять? — говорили одни. — Все короли считают себя орлами!» «Да, — отвечали другие, — но не все являются таковыми». Итак, орлы тоже воевали между собой. В первую очередь орлы.

Когда Жозеф окончательно водворился на троне, несмотря на по-прежнему терзавшие его опасения, во дворец с утра пораньше потянулись ходатаи и просители. Их было много. Один требовал вернуть ему пенсию, которой он лишился, другой — захваченное поместье. Французы присваивали должности и конфисковывали здания на основании «военного права». Старинные испанские титулы, пережившие двенадцать столетий, улетучивались благодаря росчерку пера судебного исполнителя. Тела убитых исчезали в братских могилах. Иногда было трудно разобраться, кто еще жив, а кто мертв.

Однажды утром Гойя остановил свой экипаж неподалеку от главного входа в королевский дворец. Он вышел оттуда в сопровождении бывшего ученика по имени Ансельмо, служившего ему переводчиком. Художник увидел толпу, теснившуюся у ограды, которую сдерживали французские солдаты.

В коляске сидела Инес. За две недели она немного окрепла. Она была прилично одета, вымыта, причесана, откормлена Долорес и супругой Гойи Жозефой, которой художник всё рассказал, и выглядела вполне прилично, даже если ее ум был по-прежнему одержим навязчивой идеей. Чтобы покончить с историей о потерянном ребенке Инес, слушать о котором становилась уже невыносимо, Гойя решил, отвезти ее во дворец и встретиться там с кем-нибудь из слуг — с архивариусом, с секретарем, с любым, кто мог бы навести на след исчезнувшего отца, чтобы тот признался, где прячет ребенка.

В крайнем случае они попытались бы поговорить с одним из членов инквизиции.

Всё это нельзя было назвать четким планом, и Гойя ни в чем не был уверен. Однако, несмотря на то что прошло столько времени, он всё еще чувствовал себя виноватым — нет, не в аресте Инес, а в том, что привел Лоренсо в дом Бильбатуа. А что, если страшно униженный доминиканец, до того как его изгнали из Конгрегации в защиту вероучения, выместил свое зло на Инес? Может быть, прежде, чем бежать, он нашел способ заточить ее на пятнадцать лет?

Выйдя из экипажа, Гойя увидел толчею у ограды и попросил Инес подождать его здесь вместе с кучером. Затем, обогнув здание, он направился с помощником к боковому входу, через который в свое время попадал во дворец для сеансов позирования. Один испанский унтер-офицер, прекрасно знавший художника, по-прежнему стоял на часах, охраняя этот вход. У французов не хватало людей, как в Испании, так и в других странах, чтобы занять все посты. Нехватка людей — вечная жалоба Наполеона, как и любого баловня судьбы, которому всего мало: любви, вина, наркотиков.

Дежурный унтер-офицер отдал Гойе честь и тотчас же пропустил внутрь вместе с Ансельмо. Они прошли через весь дворец до знакомой художнику прихожей. Гойя увидел там, за столом, заваленным прошениями и подарками — главным образом, бутылками вина, — камергера, которого он знал с самого начала своей карьеры придворного живописца. Ныне это был седой человек, носивший другую униформу. Мужчины некоторое время не виделись, с тех пор как во дворце не стало короля, заказывающего портреты.

— Что я могу для нас сделать? — спросил старик. — Говорите скорее! Может быть, завтра меня тут уже не будет!

Гойе пришлось сначала объяснить ему, что он оглох. Старый камергер огорчился. Как же это случилось? Художнику было некогда всё это рассказывать. Он сказал, не теряя времени зря, что хотел бы встретиться с кем-нибудь из членов инквизиции.

— Но их всех арестовали! — воскликнул камергер.

— Знаю, — ответил Гойя, после того как помощник перевел ему ответ с помощью жестов.

— Некоторых даже казнили! — вскричал старик, едва не сияя при мысли об этом.

— Не всех же? — спросил Гойя, когда ему это перевели.

— Нет, кое-кто спасся. Один или даже двое переоделись в женскую одежду. Им пришлось всего лишь сменить сутану на платье. Другие сидят в яме, это пойдет им на пользу. Они ждут суда. Надеюсь, что там, наверху, услышат их молитвы. Но лично я в этом сомневаюсь.

Беседа оказалась утомительной. Чтобы понять ответы камергера, Гойе приходилось всякий раз поворачиваться к Ансельмо. Порывшись в бумагах, старик сообщил ему, в какой тюрьме держат инквизиторов французские власти.

— Теперь всё проходит через французов, ясно? Никак без них не обойтись! Да кто они такие, эти французы, скажите на милость? А? Вы что-нибудь понимаете? Еще лет пять тому назад они клялись извести всех тиранов на свете, что, между нами, была бы еще та работенка, присягали только своей республике, хотели навязать ее целому миру, посылали гильотины даже на Антильские острова, а сегодня, только поглядите на них! Всем заправляет малыш-корсиканец! Уж его-то не назовешь лентяем, куда там! Нашему королю было на всё плевать, а теперь у нас император, который всюду сует свой нос! Даже когда просто меняют названия улиц!

Подобно большинству глухих, Гойя приходил в раздражение от непонятной ему болтовни, которую помощник был не в состоянии перевести, так как речь камергера была слишком быстрой.