Когда я вышел за ворота, тихо падал снег и улицы были по-рождественски припудрены. Прислушался к звукам в Брункебергском туннеле, но музыки не было слышно. Идя по улице Туннельгатан, я думал про барда. Болтал с ним. Тыщу раз.

Внутри горы что-то было. Его потревожили или пробудили к жизни, когда копали туннель. Не нужно было читать «Властелина колец», чтобы ощутить дурные предчувствия из-за того, что дремало в горе. Настоящий предрассудок, в прямом смысле этого слова. Ничто не указывает на то, что сила, находящаяся по ту сторону от нас, желает нам зла. Самое верное предположение – она к нам безразлична. Не зло и не добро – просто движение и хаотичная возможность. Чего я не понимал, так это того, как бард мог общаться и болтать с этим. Я бы с удовольствием тоже это сделал.

Санта-Клаус по-прежнему стоял за своим мольбертом в витрине «Декоримы». Кто-то из сотрудников, наверное, был не без амбиций, потому что натюрморт на холсте казался более проработанным, чем накануне. Почти законченным. Снежинки медленно падали между мной и картиной. Женщина с красными щеками и большим пакетом в руках неподвижно стояла на том самом месте, где два месяца спустя погиб Пальме. Рождественское настроение максимально сгустилось.

Я спустился в вестибюль метро Хёторгет и отыскал сапожника и мастера по изготовлению ключей, который, как я знал, там работал. Ему понадобилось три минуты, чтобы сделать копию ключа от душевой, и он отдал ее мне, пожелав счастливого Рождества.

Когда я снова стоял на улице Кунгсгатан, я решился. Чтобы быстро набрать немного денег, я должен был делать то единственное, что у меня получалось хорошо. Казалось, что возвращение к уличным выступлениям – это откат назад, но другой возможности я не видел. Идя домой, размышлял о том, какие места подходят для выступлений, и остановился на «Галерее» – общественном пространстве, где было много людей в подходящем настроении.

Прошло около полугода с тех пор, как я последний раз показывал фокусы на улице, и я чувствовал себя не в форме. Соответственно, когда приближался к воротам, я начал зевать, как будто для того, чтобы выпустить бабочек из живота.

* * *

В нескольких метрах от ворот была лестница. Я был так погружен в размышления о фокусах, что заметил Томаса, который там сидел, не раньше чем он произнес:

– Счастливого Рождества!

Он сказал это так громко, что я вздрогнул и остановился.

На нем были шапочка и спортивная куртка, и только подогнутые джинсы и ботинки «Доктор Мартенс» выдавали его идеологию. Он выкрикнул поздравление таким тоном, как будто воскликнул «Achtung!»[21] и я осмелился щелкнуть каблуками и с намеком на поклон так же неуместно громко ответить:

– Тебе тоже!

Томас ухмыльнулся и похлопал по ступеньке рядом с собой.

– Присядь на минуту.

Ключи жгли карман, и я не хотел говорить с ним о прачечной, но отказать Томасу без причины не представлялось возможным, поэтому я присел на ступеньку. Томас изучающе посмотрел на меня и спросил:

– Как дела?

– Хорошо. Ну, то есть… нормально. А у тебя?

Томас снова окинул меня взглядом. Я осознал, что на мне надет свитер в катышках, дешевая куртка и потертые ботинки. Поэтому Томас задал логически вытекающий из этого вопрос:

– Тебе деньги нужны?

Может быть, не только одежда, но и что-то другое, что исходило от меня, сигнализировало о моей острой потребности в деньгах. Я пожал плечами и ответил:

– Ну… да. А что?

– Хочешь вместе со мной кое-что сделать?

– Что сделать?

Томас скорчил гримасу: типа «не выделывайся, ты понимаешь, о чем я говорю».

Некоторым образом я понимал, поэтому сказал:

– А если поподробнее?

– Забрать кое-какие вещички. В одном доме.

– А тот, кто живет в доме, не знает, что вещички заберут?

– Можно и так сказать. Должно выйти пятьдесят тысяч. Получишь двадцать процентов.

– За что?

– Постоишь на стрёме. Снаружи.

– Почему ты меня просишь? Ты же меня не знаешь.

– Думаю, знаю. И вообще, «готовьте из того, что есть», как сказано в одной кулинарной книге. У тебя ручка есть?

Только когда я достал ручку и протянул ее Томасу, я понял, что превращаюсь в его подельника, а это не входило в мои планы. Томас написал номер телефона на обратной стороне билета на метро и отдал его мне.

– Подумай об этом. И позвони завтра вечером, позднее.

– А что, если не позвоню?

– Если не позвонишь, придется договариваться с каким-нибудь идиотом.

С этим ничего нельзя было сделать. Когда я ушел, а Томас остался сидеть на ступеньках, я чувствовал себя польщенным. Из-за того, что во время наших коротких встреч у него сложилось впечатление, что я не идиот, а именно за идиотов, как я думаю, он держал большинство людей.

Несмотря на обширный опыт магазинных краж, я никогда не думал о том, чтобы ввязаться в серьезные преступления, типа кражи со взломом, потому что это несет вред конкретным людям. Я не хотел связываться с этим делом, нет, но, как бы нелогично это ни выглядело, чувствовал себя в приподнятом настроении просто потому, что он обратился ко мне, и на душе стало полегче, когда я разбирал свой реквизит для фокусов.

Сменил батарейки в лазерном пистолете и подготовил веревку для «Прыгающего узелка», взял белый шелковый платок, который меньше всего мялся, и засунул его в нужное устройство, разместил резиновые шарики на своих местах и закончил приготовления испытанием нужной резиновой ленты. Разместил ее на полу, прижал одной ногой и отпустил. Она послушно прыгнула мне в руку, как и должна была.

Оставалась проблема со шляпой. Я выбросил свою старую шляпу, потому что она была настолько рваной, что придавала мне вид бродячего клоуна. Выступления на улицах и так производили несколько неряшливое впечатление. Теперь я пожалел о своем тщеславии. Шляпа была общепринятым символом добровольных пожертвований, и это было совсем не то же самое, что шапочка, например. Шапочка предполагала попрошайничество. Эти сигналы еле уловимы, но крайне важны.

Я взял из кухонного шкафа стеклянную чашу и попробовал кидать в нее монеты. Некоторые из них выпрыгивали наружу, и я потратил десять минут на то, чтобы обернуть чашу алюминиевой фольгой. Чувствовал, что просто тяну время. Эффект от слов Томаса испарился, и на сердце снова была привычная тяжесть. Я боялся стоять там среди людей и позориться. Посмотрите на меня, смотрите, что я умею, дайте мне немного денег!

Двадцать процентов. Десять тысяч. Откуда Томас взял эту цифру в пятьдесят тысяч? Я обрубил мысли, которые просочились в голову: «Я не должен этого делать» – и проверил чашу. Монеты, которые я бросал, оставались лежать там, кудя я их бросил. Засунул чашу и реквизит в докторский саквояж и надел жилет, рубашку и галстук-бабочку.