И все равно в комнате было что-то странное, что не вписывалось в рамки. Только когда сел в другое кресло, я понял, что именно: в комнате не было фотографий. У Эльсы были дети и внуки, но ничто об этом не напоминало. Когда я украдкой скользнул взглядом по стенам, смог заметить еле видимые прямоугольные следы в местах, где обои не выцвели от попадания света, потому что там что-то висело – что-то, что совсем недавно сняли.

Эльса сказала:

– Ага. Вот ты и вернулся. Как дела?

На этот вопрос пришлось бы отвечать долго, и я даже не был уверен, что смогу ответить. Наверняка Эльсе это тоже было неинтересно, поэтому я просто сказал:

– Я тоже хочу вместе с вами.

Эльса приподняла изогнутые полумесяцем брови, в которых было больше краски, чем волосков, и спросила:

– Хочешь вместе что?

– Делать то, что делаете вы. В прачечной.

Все это время Эльса сидела, положив руки на колени, как королева, которая терпеливо выслушивает своего подданного. Теперь же она сцепила пальцы, уперлась локтями в верхнюю часть бедер, подперла руками подбородок и так сидела и смотрела на меня довольно долго. Мне пришлось приложить усилие, чтобы не скользить взглядом по стенам в поиске других следов воспоминаний.

Наконец Эльса сказала:

– Хочу, чтобы ты ответил на один вопрос. Почему ты тогда убежал?

Я откинулся на спинку кресла и потер лицо руками, прежде чем дал единственный возможный ответ:

– Не знаю, почему я сбежал, и не знаю, почему вернулся. Просто чувствовал, что должен был это сделать.

К моему удивлению, Эльса улыбнулась и кивнула, как будто сочла мой ответ подходящим. Уже более мягко она спросила:

– У тебя есть хоть какое-то представление? О том, что происходит?

– Думаю, да.

– Расскажи.

Хотя я и думал об этом всю дорогу, пока ехал домой на метро, мои домыслы не обрели прочной словесной формы, и я смог вымолвить только:

– Это что-то другое. Что-то, что находится по ту сторону. Путь. Да. Путь.

– И куда, ты думаешь, ведет этот путь?

– Не знаю.

Хотя Эльса и нахмурила брови, из-за чего они утратили свою преувеличенную симметричность, мне показалось, что я справился. Что мои отрывочные ответы как раз и были теми ответами, которые она хотела услышать.

– Мудро ли, – спросила она, – вступать на путь, если не знаешь, куда он ведет?

– Да. Если ничего другого нет.

Эльса засмеялась, не совсем дружелюбно, и покачала головой. Скользнула взглядом по стенам, как будто рассматривала фотографии, которых там больше не было. Не смотря на меня, она спросила:

– Сколько тебе лет?

– Двадцать.

– Двадцать. И ты утверждаешь, что у тебя нет иных путей? Кроме того? В той комнате?

Чем дольше я говорил с Эльсой, тем слабее становился страх перед ней, и ее снисходительный тон начал меня раздражать. Конечно, она была на много лет старше, и, конечно, она убрала фотографии, и в ее глазах читалась усталость от жизни, но это не означало, что она понимает глубину моих чувств или может судить меня.

– Извините, – сказал я. – Но я не понимаю. Раньше вы очень хотели, чтобы я был с вами. Что с тех пор изменилось?

– Кое-что изменилось. И тогда ты жил здесь.

– Я снова планирую здесь жить.

Эльса опять посидела молча, оценивая меня. Я пытался успокоиться и подавить раздражение, из-за которого у меня покраснели щеки. Эльса на удивление ловко встала с кресла и сказала:

– Пошли в кухню.

Я не захотел немедленно подчиняться приказу королевы, поэтому еще немного посидел и посмотрел на брезент за окном, который угадывался при свете люстры. Я не знал, что и думать. До этого я представлял все это… более возвышенно.

Когда я пришел в кухню, Эльса сидела под вытяжкой, держа в руках сигарету «Гула бленд». Выпустила изо рта струйку дыма, тщательно стараясь направить ее в вытяжку.

– Вы курите? – задал я глупый вопрос.

Эльса пожала плечами:

– Не курила 40 лет. Но теперь опять курю.

Я оглядел кухню. Это была типичная кухня пятидесятых годов, которую нет смысла описывать. В желтом цвете, все потертое, но чистое. Сел на деревянный стул за кухонным столом, столешницу которого украшала еще одна кружевная скатерть.

Эльса с наслаждением затянулась сигаретой и вздохнула.

– Я живу для других, – сказала она. – Всю свою жизнь. Сначала для мужа. Потом для детей. Потом для внуков.

Эльса стряхнула небольшую горстку пепла с сигареты в чистую пепельницу. Я догадался, что она курит немного. Во-первых, это приносило ей истинное наслаждение, а во-вторых, квартира совсем не была прокурена. Возможно, она приберегала курение для особых случаев. Был ли этот случай особым?

– Знаешь, почему я раньше так поступала?

Я воспринял вопрос как риторический и просто покачал головой в ответ. Обратил внимание, что она сказала «раньше поступала», а не «поступаю», как будто это было что-то такое, с чем теперь покончено.

– Потому что думала, что меня ждет вознаграждение.

– Как это?

– Ну, не такое вознаграждение. Ни материальный предмет, ни что-то там на небесах, ни что-то, что можно потрогать. Удовлетворение. Когда в какой-то момент своей жизни можешь почувствовать: я делаю все, что могу, и нахожусь там, где должна быть. Понимаешь?

– Думаю, да.

– Да, наверное, думаешь, что понимаешь. А может, и на самом деле. Понимаешь. Но ты вряд ли можешь представить, что можно потратить всю свою жизнь на тоску по этой гармонии. По чувству завершенности. Сидеть в кресле, окруженной внуками, у них в глазах отражаются рождественские свечи, и они говорят: «Бабушка, бабушка»…

Эльса сделала последнюю зятяжку, затушила сигарету и проверила, что она точно не горит, прежде чем отключила вытяжку.

– …Но все оказалось не то. Это было что-то другое.

– А как можно это узнать?

Эльса взяла окурок и бросила его в мусорную корзину, потом сполоснула пепельницу в раковине, перевернула и положила сушиться на кухонное полотенце. Стоя ко мне спиной, проговорила:

– Хороший вопрос.

Повернулась, и в первый раз я увидел ее растерянной, как будто вопрос действительно заставил ее задуматься. Наконец она сказала:

– Мы думаем, что хотим что-то обрести, но на самом деле это не то, что мы хотим обрести. Как выясняется.

– Когда?

– Когда начинаешь… общаться с тем, что в той комнате.

– А что там такое?

– Не могу описать. Это нужно ощутить.