— Что я имею от того, что семя Благого Бога, семя Амона взошло в моем теле? Он едва смотрит на Рамозе и Хамвезе, — жаловалась царица. — Он возится только с Нефертари и ее детьми. Конечно, Амани наследный принц, но после него я родила Рамозе, и, если с Амани что-либо случится, тогда… тогда…

Незамун любезно улыбнулся:

— Тогда, Богоподобная, Рамозе станет наследным принцем, да? Но вероятнее, что он может быть одним из наследников трона, ибо царь по своему желанию может назначить преемником какого-либо другого сына, скажем, второго сына Нефертари. Конечно, больше видов на будущее у Рамозе было бы, если бы… ну об этом сейчас не может идти и речи. Амани здоров, великолепно развивается, и сейчас его обучают стрельбе из лука.

Изис-Неферт вскочила и раздраженно заявила:

— А мои сыновья разве не здоровы? Разве они развиваются не великолепно?

— Успокойся, дочь моя. Я позволил себе сказать тебе об этом только потому, что я ранее брал на себя роль твоего отца. Нам не следует слишком спешить. Я ежедневно молюсь Амону, чтобы он увеличил свою власть в Мемфисе, укрепил ее и оказал нам милость тем, чтобы использовать нас в качестве своих орудий. И я твердо убежден в том, что мои просьбы будут услышаны. Однако боги никогда не действуют мгновенно, это было бы недостойно их и могло бы создать впечатление, что они послушны людям, будь хорошей женой сыну Солнца, будь покорной и терпеливой, уважай и почитай также Нефертари, потому что она уже завоевала сердце царя. Она также смертна…

Незамун помолчал и добавил:

— Все мы смертны, и наша судьба в руках богов.

Теперь он знал заботы своей госпожи, это были и его заботы. В его голове возник неясный план, который заставил вздрогнуть даже его самого, сверх меры честолюбивого человека. Никого при дворе Изис-Неферт не должны подозревать, никто не должен находиться в опасности. Ему будет стоить больших трудов и, возможно, многих лет соткать эту сеть, но цель достойна этого.

Согласно своей спонтанной натуре принцесса Мерит появилась в мастерской скульптора неожиданно, не сообщив об этом заранее. Пиай наблюдал за изготовлением статуй фараона в половину человеческого роста из твердого гипса, которые должны были служить скульпторам в Фивах в качестве модели. Фараон был изображен стоящим и сидящим, и всегда у его ног присутствовала фигурка Нефертари, нежно державшаяся за его колено.

Помощники пали ниц и испуганно замерли, когда они по золотому урею узнали в кругу придворных дочь Солнца.

Пиай поклонился и окунул измазанные гипсом руки в ведро воды.

— Если бы я знал, что ты почтешь меня своим визитом…

— Нельзя все знать заранее, — прервала Мерит поучительно и огляделась.

Она указала на крошечную фигурку Нефертари.

— Почему ты делаешь мою мать постоянно такой маленькой? В Фивах я видела однажды фигуру сидящего царя Небмаре, и его супруга Тее сидела рядом с ним в полный рост. Разве Нефертари имеет меньшую ценность, чем Тее?

— На этот вопрос, принцесса, тебе может ответить только Богоподобный. Но вся страна знает, как сильно Благой Бог любит и ценит свою Великую Царскую Супругу.

Мерит не выразила согласия и сразу перешла к следующей теме:

— Ты хотел сделать мою фигуру. Итак, я здесь.

— Что, прямо сейчас?

— А почему нет? Такова моя воля.

— Ну что ж, тогда твой слуга должен подчиниться, — ответил Пиай и схватился за ведро с гипсом. Он долил в него воды и начал молча лепить.

Мерит осмотрела мастерскую:

— Куда мне можно сесть?

— Я изображу тебя стоящей. Это более подходит для юной принцессы.

Пиай взял заранее приготовленную сырую фигуру из дерева и начал одевать ее в гипс. Честно говоря, принцесса ему была совсем не нужна, потому что Пиай лепил ее фигуру по старой египетской традиции: стройная, со сдвинутыми ногами, правая рука свободно свисает, в левой цветок лотоса. Широкое искусное ожерелье на плечах с золотыми знаками Анк и Нефер он лепил с натуры, как и чудесные сережки с крошечными скарабеями из ляписа и карнеола. Достигавший маленьких грудей, украшенный голубыми и желтыми фаянсовыми бусинками парик был повязан широкой золотой лентой с угрожающе поднятой головой кобры — огненным, отводящим все зло глазом солнечного бога Ра.

Мастер только наметил эти предметы, их более точное исполнение он отодвинул на более поздний срок.

Изображая лицо принцессы, Пиай выбрал средний путь. Были заказчики, которые хотели выглядеть как можно ближе к жизни, а были такие, которые предпочитали, чтобы их и в гробницах изображали юными. Для фараона и членов царского дома традиция требовала, чтобы индивидуальное изображение человека отражало затмевающее все величие детей Солнца, которые находятся по своему положению между земным и небесным. Прежде всего это относилось к царской чете. Для изображения двенадцатилетней принцессы подобной величественности не требовалось.

Выдающийся талант Пиайя создал гордое красивое лицо девушки с чуть заметной улыбкой, в котором Мерит едва узнала себя, но которое ей, тем не менее, чрезвычайно понравилось.

— Это… это теперь я?

— Это ты, принцесса, но это не то, что ты видишь в зеркале. Ты сама станешь старше, выйдешь замуж, родишь детей, а эта статуя всегда будет похожа на тебя. Это высокое отображение тебя, почти такое же, как твое ка.

Лицо Мерит помрачнело:

— Я не хочу становиться старше! Я не хочу выходить замуж! Но тобой, Пиай, я восхищаюсь, ты создал нечто прекрасное. Правда, только из гипса.

Пиай улыбнулся:

— Позже я сделаю это из камня. А может быть, и из бронзы. Это будет подарок твоему высокочтимому отцу, да будет он жив, здрав и могуч.

Мерит радостно захлопала в ладоши:

— Ты угадал мои мысли, Пиай. Ты мне очень нравишься!

«Ты мне тоже», — охотно признался бы Пиай, но это было бы неуместным.

— Твоя приязнь — самый прекрасный подарок, который ты можешь мне сделать. Сохрани ее, — ответил он почтительно.

— Вот за тебя я могла бы выйти замуж, ты мне нравишься гораздо больше, чем все мои сводные братья. У тебя такие красивые серые глаза…

«Она еще ребенок, — подумал Пиай, — и не знает, о чем говорит».

Однако это детское признание странно тронуло его и долго не выходило у него из головы.

Девять дней спустя Пиай отправился с фигурами фараона на юг.

С тех пор как Рамзес начал реализовывать в Фивах свои гигантские строительные проекты, в кругах жрецов Амона царило тщеславное упоение. У них уже был печальный опыт бесплодных царских обещаний, однако Рамзес оказывался человеком дела. Тысячи людей, в том числе отправленные на вынужденные отработки крестьян, трудились без восторга, но под плетью бодрых надсмотрщиков, до изнеможения. На севере поднимался громадный комплекс храма Мертвых, на юге храм, построенный фараоном Небмаре и посвященный святой семье Амона, Мут и Хона, был расширен, и к нему был достроен могучий пилон.