— Жоматин, момкунь тляса жомат (две, может, три недели), — зевнул громила, закрыл канцелярию и пошел по своим делам.

Я вернулся в камеру и рассказал обо всем пахану.

— Тони, давай вскроем канцелярию! — стал я уговаривать Тамила. — Ты ж говорил, у тебя знакомые дубаки есть, я только письмо прочитаю и назад положим, брать с собой не будем.

— Нет! — решительно отказал капран.

— Ты что, испугался? Если что, вали все на меня!

— Нет! Нет! И нет! — повторил Тони.

— Послушай, я 5 месяцев ждал этих писем, а эти мудаки мне не отдают, какому-то цензору собрались отправлять, я чувствую, что с концами.

— Ты пять месяцев, а я семь лет ждал, — хмыкнул капран. — Ты забыл, что завтра первое ноября, я вот-вот должен на свободу выйти. А ты со своими письмами все можешь испортить. Я не хочу рисковать!

— Ладно, может, ты и прав. Подожду, пока цензору свозят. И больше ждал.

Забегая вперед, скажу, что ни через две, ни через три недели, ни через месяц, ни через шесть я писем так и не увидел.

Наступило первое ноября, до «Дня новой эры», так официально называется день 7 ноября, день пришествия на престол Бен Али, оставалось шесть суток.

Я все думал, он специально подгадал по аналогии с нами или само так вышло, что именно 7-го ноября власть к рукам прибрал? Но никто мне на этот вопрос так и не ответил. Хотя символично: мы временное правительство скинули, а он Бургибу, учителя и благодетеля своего задвинул. Вот ведь превратности истории.

В этот день второй пожизненный президент Туниса Зин Абедин Бен Али был особенно щедрым на амнистию. Тысячам снижали срок, сотни отпускали на свободу.

Процедура амнистии весьма своеобразная. В течение недели, начиная с первого числа, он подписывает предоставленные списки. После подписания их факсом передают по тюрьмам и вечером, после восьми часов наиболее горластые зэки ходят вдоль камер и выкрикивают фамилии амнистированных. К примеру: Вася Петров — уменьшение срока на пять лет, Петя Васин — уменьшение срока на три года, Миша Бармалеев — конец срока, и далее в таком духе. Ходят долго, часа два, в это время в тюрьме гробовая тишина, все сидят не шелохнувшись, боясь пропустить свою фамилию. Прошли, зачитали, потом начинаются крики радости, кричат в основном те, кого вчистую отпускают, но кому сроки поснижали, тоже улыбаются, амнистий-то впереди еще много.

Те, кому свобода выпала, начинают раздавать свое имущество сокамерникам, себе ничего не оставляют, только одежду. Традиция такая, мол, заберешь чего с собой домой, снова в хабс вернешься. Некоторые записочки пытаются передать, но это опасно, так как обыскивают при выходе и накостылять на дорожку могут. Но некоторые соглашаются и пытаются пронести. Кому как повезет.

Первого, второго и третьего кричали часто, четвертого ноября уже меньше, пятого вообще человек десять назвали. На пахана было страшно смотреть, ходил сам не свой, ни с кем не разговаривал, лежал на кровати и курил одну сигарету за другой, отрешенный от всего. Оставалось всего два дня, когда амнистируют. Следующая микроамнистия только в феврале, на день рождения Бен Али-младшего.

Но утром шестого ноября, около десяти утра Тамил внезапно оживился. Подошел ко мне и шепотом сказал:

— Руси, пиши быстро письмо домой, только чтоб никто не видел, я переправлю.

— Как ты переправишь? Бежать, что ли, собрался? Возьми и меня тогда с собой!

— Нет, не бежать, факс пришел, мне только сказали! Все, Руси, через девять-десять часов буду на свободе!

— Поздравляю, — с нескрываемой завистью произнес я.

— Да ладно, не расстраивайся, и тебя скоро отпустят. Я тебе правду скажу напоследок: ни в каких разбойных нападениях я не участвовал.

— Как это? — я посмотрел на него с удивлением. — Ни за что семь лет отсидел?

— За брата сидел. Брат у меня есть, близнец, он и грабил, а я в институте учился, боксом занимался. А брат, хоть и похож на меня как две капли воды, но балбес и слабак, да к тому же у него семья — жена и двое детей. Ему в тюрьму нельзя было, погиб бы он здесь. А я драться могу хорошо, поэтому и пошел за брата, никто и не заметил подмены. Правда, не ожидал, что такой срок получу, думал, год-два.

— А как же следствие, как ты им все показывал, если ты даже не был в этих магазинах.

— Да какое тут следствие? Ты что, на себе еще не понял? Когда банду брата повязали, ему удалось сбежать, потом пришел ко мне, мол, выручай брат. Пошел, типа явка с повинной, сказал, что я грабил, меня сюда, полтора года просидел — потом суд, все. Сначала 20 лет дали, я на пересуд подал, два года убрали, а дальше по амнистиям еще поубирали, эта последняя, окончательная.

— А отпечатки пальцев, — не унимался я. — У вас с братом тоже одинаковые?

— Какие отпечатки? Кто их тут проверял, в Тунисе? Я тоже детективы в свое время французские и итальянские читал. Здесь тебе не Европа. Хватит болтать, иди, пиши!

— А как ты его пронесешь?

— Это уже моя забота, не переживай.

— А может, ты меня обмануть хочешь? Помнишь, когда я сюда пришел?

— Да забудь об этом, пиши, все нормально будет.

Выбора у меня не было, я залез на подоконник, повыше, чтоб снизу не видно было, чем занимаюсь, и на стандартном листе мелким почерком написал письмо маме, на отдельном листе адрес, передал оба листа Тони. Они моментально исчезли в его руках.

— Не бойся, меня обыскивать не будут, сегодня мои земляки дежурят, они и сказали, что факс на меня пришел.

— Ну хорошо, коли так.

В общей сложности, через освобождающихся «дружбанов» я передал пять писем, дошло до адресата только два, одно из них отправил именно Тони.

Пахан заслал в магазин «шестерок», накупил пирожных, кофе, кока-колы, в общем, поставил отходную. Все в камере уже знали, что капран сегодня освобождается.

Затем он стал раздавать свои вещи. За семь лет накопил два мешка разного барахла. Мне отдал шерстяное одеяло, бери, здесь зимой холодно, кружку, ложку, тарелку, пару теплых свитеров и штанов, простыни, наволочки, полотенца и много еще того, что пригодится человеку в заключении.

— Бери, не стесняйся, мне это уже ни к чему! Будешь освобождаться — отдашь другому.

— Спасибо, но зачем столько теплых вещей, на улице жара под сорок?

— Доживешь до зимы — узнаешь.

Сколько раз потом я мысленно благодарил Тамила за его подарки. В тюрьме нет батарей, нет стекла на окнах, а в январе-феврале температура в камере опускалась до + 4–5 градусов. А я приехал в Тунис в тапочках, майке и шортах. Хоть и Африка, но все же Северная, тут зимой очень холодно бывает. В горах на границе с Алжиром в ту зиму даже снег выпадал.

Раздав вещи, Тамил отвел меня в сторону:

— Руси, не передумал еще голодовку объявлять?