несколько пленных, тех, что покрепче. Они брали убитых за руки за ноги и поочерёдно укладывали в деревянные дроги.

Пожилые крестьяне, что сидели в повозках, скорбно кивали и ожидали окончания погрузки покойников. Затем они взмахнули вожжами, тронули своих лошадей и уехали неизвестно куда. Лишь после этого, охранники дали команду: «Всем разойтись!»

Утром нового дня, всё повторилось, за исключением пары деталей. Едва загремел бравурный марш армии Гитлера, как всё немедля проснулись и рванулись вперёд.

При построении, возникла ожесточённая схватка за первые места на плацу. Почти все преступники и многие из простых заключённых вдруг захотели, оказаться в начале длинной шеренги. Причём желательно, в первой пятёрке.

Охранники не стали смотреть, кто победит в этом сражении. К свалке тотчас подбежало несколько немцев с оружием. Один из них крикнул: «Прекратить драку немедленно!»

Разгоряченные люди его не услышали. Тогда раздались короткие автоматные очереди. Пули изрешетили дерущихся пленных, и всё мгновенно закончилось. Тех, кто остался в живых, фашисты отправили в хвост протяжённого ряда.

После этой расправы, каких-либо свар уже никогда не случалось. Все заключённые окончательно поняли ужасную вещь. Угадать, какой номер, будет сегодня расстрелян, и с какой цифры начнётся отсчёт, увы, невозможно.

Все решили уповать на везение и безропотно вставали туда, укажут фашисты. А немцы передвигали людей туда и сюда, как им только захочется. Как понял Григорий из их разговоров охранников, они заключали пари на номера, которые выпадут в жеребьёвке сегодня. Так продолжалось изо дня в день.

Всегда находились слабые духом бойцы, которые всё же решались, покинуть строй сослуживцев. Каждый раз, из многих сотен голодных, измученных пленных, три или четыре предателя выходило вперёд.

Причём не всегда это были бывшие зеки или преступники. Как это ни странно, но и среди уголовников имелись очень разные люди. Встречались среди них и такие, которые не хотели, идти на службу к фашистам.

Прямо с утра, скорая и ужасная смерть собирала в маленьком лагере обильную жатву. В этом случае, каждый несчастный вёл себя на особицу. Самые сильные люди, молча, шагали вперёд и с сосредоточенным видом двигались к лобному месту.

Другие, что пожиже в коленках, без всяких слов падали в обморок. Немцы не ждали, пока красноармеец очнётся. Они подбегали к обречённому на казнь человеку, хватали за руки и, словно грязный мешок, тащили к месту расстрела.

Самые слабые, впадали в истерику. Они ни за что, не хотели покинуть своё место в шеренге, которое им почему-то, казалось надёжной защитой. Они крепко цеплялись за ближайших соседей, упирались в землю ногами и кричали на все голоса.

С подобными трусами фашисты вели себя, словно дикие звери. Их безжалостно били ногами или прикладами и, в конце концов, силком отволакивали к каменистому склону холма.

Скоро, ужасающий жребий выпал на политрука, замаскированного по простого солдата. Охранники выхватили его из длинного строя и грубо швырнули к прочим несчастным. И тут случилось нечто такое, чего ещё ни было в лагере.

Молодой комиссар упал на колени и принялся целовать запылённые сапоги ближайших фашистов. Стоя на четвереньках, он бросался от одного фрица к другому, хватал их за ноги и с громким рыданием молил о пощаде.

Неожиданно для всех окружающих, на лицах охранников возникли гримасы необычного вида. До этого случая, чужеродные физиономии немцев могли отражать всё, что угодно.

В основном, проявлялось равнодушие и безразличие. Чаще всего, мелькала жестокость, а иногда и животная радость от ощущения, что они безнаказанно могут унизить, избить или даже убить безоружных врагов.

В тот день, Григорий увидел выраженье брезгливости, а вернее сказать, даже гадливости, смешанной с большим отвращением. Внезапно, фашисты ожесточились больше обычного.

Они безжалостно били труса ногами, наносили удары прикладами и с шумным рёвом и гоготом погнали его к тесной группе обречённых на смерть. Никакие, даже очень униженные, мольбы или просьбы не помогли человеку. Фрицы поступили с ним точно так же, как и со всеми другими бойцами в предыдущие дни. Они безжалостно расстреляли всех выбранных жребием.

Перед каждой такой экзекуцией, эсэсовец смотрел на свои дорогие часы, а затем называл две разные цифры. Одна, означала номер тех красноармейцев в строю, которые будут сегодня расстреляны и колебалась от двадцати до тридцати. Вторая, говорила о том, с какого числа поведётся отсчёт и находилась в пределах от одного до десяти.

Григорий задумался: зачем офицер смотрит на свой дорогущий хронометр? Парень решил, что немец хочет узнать, на какое деление укажет ему минутная и секундная стрелка. После чего, он производит в уме какие-то несложные действия и называет итог своих вычислений.

Для чего эсесовец так поступал, понять парень не мог. Скорее всего, так он снимал с себя ответственность за убийство людей и перекладывал её на злодейку-судьбу. Мол, всё здесь решает случайность, а он совсем не причём.

После прорыва прошло больше недели. Григорий почувствовал, что начинает быстро слабеть. Десять тяжёлых и безрадостных дней, проведённых без какой-либо пищи и достаточного объёма воды, не прошли даром для парня. Впрочем, как и для всех остальных заключённых.

Каждое утро, вдруг выяснялось, что несколько человек не могут самостоятельно подняться на ноги. Чаще всего, это были те люди, которые получили ранения в последних боях, и у них начиналась гангрена.

Заметив беднягу, что совсем обессилел, немецкие автоматчики подбегали к несчастному и расстреливали на месте в упор. Потом велели живым взять мертвеца и оттащить к той площадке, где совершалась регулярная казнь.

К вящему ужасу пленных, с каждым днём таких доходяг становилось всё больше и больше. Теперь каждый боец с содроганием ждал, что скоро наступит черёд и его быстрой смерти. Григорий тоже пришёл к такому печальному выводу.

«Фашисты решили нас всех заморить жаждой и голодом, чтобы не тратить патроны впустую, — обречённо раздумывал парень. — Об этом говорит и то обстоятельство, что вербовка в армию Власова не проводилась уже два раза подряд».

Григорий не знал, радоваться отмене призыва в РОА или же ему огорчаться. С одной стороны, парень не мог переступить через себя и выйти из строя, как другие предатели. Если глянуть с противоположной позиции, то это единственный шанс, чтобы спастись из этой безжалостной зоны. И кто его знает, как бы он поступил дня через два и не пожалел бы потом о любом из этих решений?

Когда сознанье мутится от жажды и голода, а впереди тебя ожидает гибель от пули немецких охранников, всякое может случиться. А так, он уже точно не станет служить у фашистов. Вот тут и