Казалось, он пляшет не потому, что ему хочется, а потому, что не плясать не может. Если бы частушечники не оборвали мелодию, он бы, наверно, упал на палубу с сухим стуком, как Кощей. Но они милосердно прекратили песнь. Остановился и финн. Тяжело дыша, он выпрямился во весь свой двухметровый рост плюс рундук. Встретился с нами взглядом с этой высоты. Постучал себе согнутым пальцем в грудь и сказал:

– Умм – эуропейски, душа – русская!

Завтра[5]в полдень в Нью-Йорке прекратится движение основного транспорта – метро и автобусов. Народ запасается едой и водой. Ураган Ирина придется на выходные, так что люди устраиваются поудобнее.

Стоя в нехилой очереди, разглядывала толпу: большинство нагружает тележки доверху упаковками воды и основной американской едой (с преобладанием дряни: чипсов и всяких хрустящих соленых палочек), но некоторые живут красиво: одна дева ничего не захотела приобрести, кроме горшка с малиновой орхидеей, а один негр эдак махнул рукой: дескать, к черту калории, когда ждем потопа! – и купил большой белоснежный торт, похожий на запасное колесо. Сверху одинокая клубничина.

Я разговорилась с интеллигентной дамой, которая тоже, на мой взгляд, как-то слабо экипировалась. «Вы не боитесь урагана, как я погляжу», – говорю ей. А она отвечает: «Да как-то мне больше не унести, а из этого, – показывает широко рукой, – можно будет суп сварить, если что». «Это» было – две бутылки томатного сока и банка с красной фасолью. Вот такой у нее будет суп.

Еще эта дама рассказала, что в 1985 году на Нью-Йорк нападал ураган Глория, и населению велено было заклеить окна крест-накрест, чтобы стекла не вылетели. Все так и сделали, и эти блокадные наклейки еще несколько лет, по ее словам, оставались на окнах нежилых домов. Я пришла домой и посмотрела в окно: в 40-этажном доме напротив нашелся один паникер, который и сейчас художественно заклеил окна пластырем, так что издалека это похоже на букву «Ж».

Еще дама рассказала, что всех стариков уже эвакуировали из домов престарелых и ее коллеге (а она библиотекарь) вручили его папашу. И коллега недоволен, так как считает, что в доме престарелых «папе было бы лучше», там было бы кому за ним ухаживать.

Это интересный сюжет: ведь куча народу сдала родителей в дома престарелых. Так уж тут массово принято. Эти родители жили отдельно от взрослых детей, а когда совсем состарились, их счистили в учреждение: «там им лучше». И вот эти старики, иногда в полном сознании, годами живут в компании себе подобных, не видя ни одного молодого лица, не играя с внуками, не пекя пирогов (кто их тут есть-то будет), не ворча на всех подряд, не поливая цветочков, – а вокруг только старичье, старичье, угасающее старичье, игра в карты или лото, ужасные музыкальные вечера, раз в неделю педикюр, диетическая пища, никакого тебе выпить двойного бурбону, или к чему он там привык, бодро-фаль-шивый персонал и бессонные ночи, и неизвестно, когда рассветет. Лежи, дедуль, жди. И как хорошо уже устроились дети-то, все налажено, посещаем дедку-бабку раз в неделю, кричим в глухое ухо: «ты прекрасно выглядишь! ты еще ого-го!» – а что ого-го и зачем оно?

И тут, здрасте, летит баба-яга, костяная нога, звать Ирина. И мэр Блумберг распоряжается стари-ков-то разобрать по домам. Ваш дедок – вы за него и отвечайте. Какая неловкая атмосфера во многих семействах. Ведь папа одной ногой уже был там. А теперь двумя – тут. Может, он и под себя ходит. Или харкает с мокротой. Или клизму ему. А еще бывает Паркинсон. Или парализован от шеи. Хрипит, мало что понимает, плохо ориентируется, боится.

А хотели романтический уик-энд при свечах под завывание ветра. А фиг-то.

Осенью 1988 года меня пригласили в Америку в качестве writer in residence – это значит ничего особенного не делать, а просто «украшать своим присутствием наш кампус». Но просто так украшать, ясен пень, не дадут: все хотят с тобой общаться, задавать одни и те же вопросы, а ты держись, отвечай.

Вопросы в 1988 году были, например, такие:

– А вот это у вас есть? (показывает сигареты). Что с этим делать, вы знаете?

– А из чего в России шьют шубы? Из коров?

– А вы из Сибири? А Москва в Сибири? А Россия восточнее Бостона?

– А вам разрешается ходить по улице без конвоя?

– А русские тоже любят своих детей?

– А теперь вы наконец перейдете на латинский алфавит?

Вот одна радиожурналистка, озабоченная вопросами экологии, стала меня расспрашивать про здоровую пищу. А я как раз только что прочитала в какой-то перестроечной газетке типа МК про высокое содержание нитратов в огурцах для народа. (И про то, как в Кремле едят девственно чистые огурчики, выращенные тогдашним кровавым режимом на народных слезах и за народный счет!) Страшные цифры приводила всезнающая газетка! Вот я и говорю журналистке: так и так, наша пресса пишет, что процент яда так высок, что если съесть килограмма два, то сразу смерть. Неплохой способ покончить с собой, говорю. Особенно если малосольненькие и с картошечкой.

Дева все старательно записала; а говорили часа полтора, про Горби, про судьбы России, про писателей Тщэкхов и Гогол; про Лио Тольстой; про всё.

А на следующий день послушала я эту радиопрограмму, а там от меня осталась одна фраза, да и то как бы уносимая ветром, и ее перекрывает озабоченный голос журналистки: «Русский писатель говорит, что в России распространен способ само-убийства с помощью огурцов!»

И мне стали звонить из местных газет. И меня стали спрашивать: «Расскажите, а какие еще у русских приняты способы самоубийства?» Мне задавали вопросы в университете на встречах со студентами. У меня пытались взять интервью какие-то эзотерические организации из тех, чьи адепты покрыты татуировками и ходят в дредах и плетеных фенечках.

Но окончательно я поняла, что миф ушел в американский мир и его не остановишь, когда мне месяца через два принесли из издательства страницы рукописи одного писателя. Пострел уже поспел написать роман, и его уже взяли в печать! Там, в романе, двое – Он и Она, на пляже, что ли, разговаривают о самоубийстве, и Он Ей говорит: «А знаешь ли ты, что в России…» – и дальше сами понимаете что.

Когда я жила в Америке, у нас по соседству был большой супермаркет ShopRite. Торговал он невкусным, но дешевым товаром, и мы его не любили, так как по соседству были супермаркеты получше, но этот был ближайшим, так что уж ладно. Кроме того, в нем, например, можно было купить дешевую лопату для самооткапывания из-под снега, а то иногда заносило входную дверь, дорожку и машину так, что не выедешь. Вообще, за десять лет моей жизни в Америке хороший снег выпадал два раза, и один раз его нападало столько, что в новостях это называлось Blizzard of the Century – Метель Века. Американец очень любит, чтобы у него было все самое большое, самое длинное, самое высокое, самое дешевое или, наоборот, самое дорогое.