– Ты беспокоишься за мать? – спросила она.

– Когда мы вернемся, она наверняка уже будет дома. Ей сейчас не просто, а мы мало чем можем ей помочь.

– Она должна лечиться.

– Она не хочет, нельзя же ее заставить. Когда она снова сможет работать, ей станет лучше. А ты, как ты теперь себя чувствуешь?

– Я получила известие от брата. Он связался со мной через одну подругу. Ему удалось найти способ перебраться в Англию, но это стоит дорого. Я должна буду работать, чтобы посылать ему деньги. Потом я смогу к нему уехать.

– Стелла ни за что не захочет, чтобы ты работала в ресторане, пока у тебя не в порядке бумаги. Это слишком рискованно, если будет проверка, а проверки сейчас бывают часто. Знаешь, я отложил кое-какие деньги, там немного, но мне ничего не нужно, так что, если это может тебе помочь…

– У тебя есть десять тысяч евро?

– Зачем столько денег?

– Такова стоимость переезда по надежной схеме, через Голландию, только это цена на двоих. Но выбора у нас нет.

Я огляделся вокруг, никого подозрительного не было. Я скрутил косячок, сделал затяжку, протянул ей. Она взяла, глубоко втянула, прикрыв глаза. Мы спокойно курили, потом я выбросил окурок в канал. Встал, протянул ей руку, чтобы помочь подняться. Мы оказались впритык друг к другу. Я привлек ее к себе, потянулся к губам, почувствовал сопротивление, она мягко оттолкнула меня и покачала головой:

– Это невозможно, Поль, в моей жизни кое-кто есть.

* * *

Вот уже несколько дней Алекс засыпает меня посланиями: «Нам нужно увидеться, это срочно», я отвечал: «Позже, сейчас с Леной все очень невесело». Я был уверен, что он опять начнет предлагать снять на пару с ним квартиру или уехать отдохнуть, но он сказал, что хочет представить мне своего приятеля и для него очень важно узнать мое мнение. Мы договорились встретиться в бистро недалеко от Бастилии, мне было любопытно глянуть, кто же окажется его счастливым избранником. Когда я пришел, Алекс ждал один на террасе, спросил, как дела у Лены, мы поговорили о том о сем, потом пришел его друг. По непонятной причине я был уверен, что им окажется тип в возрасте, я представлял себе Алекса с опытным мужчиной лет сорока, а то и больше, с седыми висками и чуть жеманными манерами. Я удивился, увидев парня наших лет, довольно крупного, с длинными волосами, схваченными резинкой. Его лицо показалось мне смутно знакомым.

– Ты меня не узнаешь? – спросил он, садясь на скамью рядом с Алексом.

– Пытаюсь, но я, наверно, устал, ничего не вспоминается.

– Это Джейсон… Джейсон Руссо, – нерешительно сказал Алекс.

Те, кто внимательно читал этот рассказ с самого начала, возможно, вспомнят маленького засранца, который оскорблял, колотил и изводил меня на протяжении нескольких лет, обзывая педиком, сучкой и другими приятными словами, потому что я был не такой, как другие. Именно он вызвал у меня стойкое отвращение к школе, которую я из-за него и бросил, чтобы обрести наконец покой и больше не видеть ни его самого, ни его приятелей. Похоже, со своими демонами покончить навсегда невозможно, рано или поздно они возвращаются и снова впиваются в вас.

Позже я два-три раза встречал Руссо, он был сыном булочника с улицы Сент-Амбруаз и время от времени доказывал свою полезность, помогая в магазине; чтобы лишний раз с ним не пересекаться, я всегда ходил в булочную на бульваре Вольтер; мы не виделись уже несколько лет, и я выкинул его из головы. И вот он здесь, прямо напротив меня, улыбается, его стрижка бобриком трансформировалась в чуб, как у Тинтина, и я не помню, чтобы у него были такие светлые волосы. Алекс положил свою руку на его, и они улыбнулись друг другу, как пара голубков.

Честно говоря, я просто не знал, что делать.

Должен ли я встать и уйти? Залепить ему пощечину? Плеснуть в морду свою коку лайт с лимоном?

Но нос к носу с этим типом, которого я когда-то ненавидел больше всех на свете и еще три года назад придушил бы с большим удовольствием, я ничего не чувствовал. Вообще-то, мне полагалось налиться злобой и мстительностью, выплюнуть ему в лицо свое отвращение, а в физиономию Алекса – презрение, заклеймить его предательство, его отступничество и прочие синонимы, которые к этому прилагаются.

Что от нас остается, если мы не можем полагаться даже на собственную ненависть?

На самом деле мне было глубоко плевать, как если бы речь шла не обо мне, а о каком-то другом недоумке. Я не простил, хуже, я забыл. Поэтому я изобразил вельможное великодушие.

– Забавно снова тебя встретить сегодня, – начал я.

– Если честно, Алекс был уверен, что ты плохо воспримешь наши с ним отношения.

– С чего бы это? Прошло время. Мы ведь выросли, верно?

– Ну, видишь, я же тебе говорил, – бросил Руссо Алексу.

– Поль, ты меня поражаешь, – сказал тот.

Руссо оставил лицей почти сразу после меня и перешел в кулинарную школу, где готовили пекарей-кондитеров. Он работал вместе с отцом и в скором времени собирался стать его компаньоном, у них были проекты расширения бизнеса: они собирались открыть чайный салон, откупив соседний обувной магазин, который закрывался, но возникли проблемы с получением разрешения на слияние двух помещений.

– А ты стал музыкантом? – спросил он.

– Нет, я просто пианист в ресторане.

– Как-нибудь вечерком зайдем послушать. Я так рад, что ты не держишь на меня зла. Это была мальчишеская дурь.

– Если бы ты до такой степени не отравил мне жизнь, я бы окончил лицей, а потом пришлось бы учиться дальше, и не знаю, что бы со мной стало. Нет, в конечном счете ты оказал мне услугу.

* * *

Вам это подтвердят все, кто виделся с Леной. Ее состояние медленно улучшалось, это чувствовалось каждый день. Может, чечетку она и не отбивала, но масса мелких признаков свидетельствовала, что она приходит в себя. Она стала немного больше есть, немного меньше пить, хотя и дымила по-прежнему. Иногда она заходилась кашлем до слез, но собиралась сократить ежедневное потребление никотина и хотела попробовать специальные пластыри, чтобы бросить курить.

А главное, она снова начала брюзжать.

Натали поплатилась первой. Лене казалось, что ее дело непомерно затягивается, что ее хотят впутать во что-то, совершенно ее не касающееся, что «Студию» закрыли без всяких на то оснований, а ее адвокату следовало бы активнее шевелить задницей ради ее защиты. Лена желала повидаться с этим педрилой-следователем, чтобы самой заявить о своей невиновности. Отговорить ее удалось только ценой неимоверных усилий. Независимо от сути дела, сам факт, что она снова ругается, стал для нас признаком ее скорого выздоровления. А потом она опять сдувалась, мы пугались рецидива, но через пару дней все начиналось заново.

Еще одно изменение заключалось в том, что она начала хоть с кем-то разговаривать. Мелани оказалась очень полезной, она заходила к нам домой или в ресторан и беседовала с ней часами, мы так и не поняли, что они друг другу рассказывали, но, по всей очевидности, это общение шло матери на пользу.