Мать Бена ошибалась, думая, что он сразу ушел далеко. Они с бандой школьников-хулиганов устроили лагерь в пустом доме на окраине города, оттуда и совершали свои набеги, грабили магазины, вламываясь туда по ночам, а по выходным ездили в соседние городишки, где ошивались на улицах с местными подростками, в надежде подраться и развлечься. Бен считался лидером, потому что был очень силен и защищал их. То есть, это они так думали, но подлинная причина заключалась в том, что он уже созрел внутренне, повзрослел, скорее он был родителем, а они — все еще детьми. Их ловили, одного за другим, и отправляли в борстал[1]или назад к родителям и в школу. Однажды вечером он стоял с краю своры дерущихся подростков — сам Бен не дрался, так как страшился своей силы, своей ярости — и понял, что одинок, что у него нет товарищей. Какое-то время он входил в банду ребят постарше, но над ними у него власти не было, как над младшими. Его заставляли красть, прикалывались над ним, высмеивали его правильную речь. Бен ушел от них и перебрался на запад, где попал в банду мотоциклистов, которая вела войну с бандой соперников. Ему ужасно хотелось водить мотоцикл, но он никак не мог этому научиться. Хотя Бену было достаточно просто находиться рядом с ними, с этими машинами, так сильно он их любил. Ребята заставляли его охранять мотоциклы, когда шли в какую-нибудь забегаловку или паб. Ему давали еду и иногда немного денег. Однажды ночью соперники заметили Бена, когда он охранял с полдюжины мотоциклов, избили его, двенадцать на одного, и бросили, всего в крови. Когда вернулись ребята из его банды и недосчитались пары мотоциклов, они уже были готовы тоже избить его, но увидели, что этот урод, который обычно казался тупым и медлительным, словно взбесился — он кидался, вопил, нападал. Чуть не убил одного из них. Набросившись все вместе, они взяли над ним верх, не сломав ни одной кости, но Бен снова истекал кровью и ему было погано. Какая-то девица, работавшая в пабе, завела его внутрь. Вымыла и усадила в углу, дала ему поесть и говорила с ним, пока он снова не пришел в себя. Наконец Бен успокоился и, похоже, оцепенел.

К нему подошел какой-то человек, подсел и спросил, не ищет ли он работу. Так Бен оказался на ферме. Он пошел с Мэтью Гриндли, поскольку знал, что если сейчас его заметит парень из любой банды, то позовет остальных, и его снова изобьют.

Ферма располагалась очень далеко от какого-либо шоссе, к ней вела лишь узкая грязная заросшая дорога. За фермой не следили, как и за большим домом: комнаты, в которых крыша протекала слишком сильно, закрыли. Двадцать лет назад эту ферму завещал Мэри Гриндли, Мэтью Гриндли и Теду Гриндли их отец. Одну ферму, без денег. Они жили достаточно независимо, за счет своих животных, фруктового сада и огорода. Все поля, какие были, одно за другим продали соседям — там рос лишь корм для скота. Раз в месяц Мэри и Мэтью — а теперь Мэри и Бен — ходили за три мили в деревню купить продуктов и выпивки для Теда. Ходили они пешком, потому что их машина ржавела во дворе.

Когда требовались деньги на еду, электричество, налоги, Мэри говорила Мэтью:

— Отведи эту скотину на рынок, возьми за нее сколько дадут. — Но счета лежали месяцами, иногда их вообще не оплачивали.

Все старались забыть этот позорный дом: местные отчасти стыдились, отчасти жалели Гриндли. Все знали, что «мальчики» — но теперь-то они старели — были слегка придурковаты. Еще и неграмотные. Мэри собиралась замуж, но из этого ничего не вышло. Это она управляла фермой. Говорила братьям, что делать: почините забор… вычистите коровник… отведите овцу на стрижку… посадите овощи. Она ругалась на них весь день и спуску им не давала, приходилось. Всю работу выполнял Мэтью: Тед потихоньку спивался у себя в комнате. Он никому не мешал, но работать не мог. У Мэтью начинался артрит, проблемы с дыханием, и вскоре он тоже уже не мог выполнять тяжелую работу. Он кормил цыплят и следил за огородом, но не больше.

Бену выделили комнату, мебели там почти не было — совсем не похоже на те красивые комнаты, в которых он рос. Есть разрешали сколько угодно. Работал он каждый день от заката до рассвета. Бен понимал, что выполняет большую часть работы, но не знал, что без него ферме конец. Скоро станет невозможно держать эту ферму, или подобную, когда Европейская комиссия издаст указы и разошлет шпионов, которые будут непрестанно высматривать. Это был позор, расточительство хорошей земли. Пешком по дороге приходили люди, шли через ферму, в надежде купить ее — телефон был отключен за неуплату, — и их встречала сердитая старуха Мэри, велела им убираться и хлопала дверью у них перед носом.

Когда про Гриндли спрашивали на соседних фермах, люди увиливали, становясь на их сторону против бюрократов и любопытствующих. Что будет с этими несчастными изгоями — Тедом и Мэтью, — если они лишатся фермы? Они окажутся в Приюте, вот что. А Мэри? Нет, пусть бедняги доживают свое. А еще с ними живет этот парень, взялся откуда-то, никто не знает, откуда, похож на какого-то йети, но работает весьма неплохо.

Однажды, когда Бен пошел с Мэри в деревню, чтобы помочь донести продукты, его остановил какой-то человек и сказал:

— Говорят, ты живешь с Гриндли. Они с тобой хорошо обращаются?

— Чего вам надо? — спросил Бен.

— Сколько они тебе платят? Насколько я знаю Гриндли, немного. Если пойдешь ко мне, не пожалеешь. Я Том Уэндсворт… — он повторил свое имя, затем еще раз. — Любой из местных скажет, как добраться до моей фермы. Подумай об этом.

— Чего он хотел? — поинтересовалась Мэри, и Бен ей все рассказал.

Бену не дали расчетной книжки, условия труда тоже не обсуждались. Мэри давала ему пару фунтов, когда они шли в деревню, чтобы он мог купить зубную пасту и всякое такое. Ее удивляло, что Бен заботится о личной гигиене и опрятно одевается.

Тогда она сказала:

— Я храню твой заработок, Бен. Ты же знаешь.

Откуда он мог знать? Он впервые об этом слышал. Мэри считала, что Бен бестолковый, как и ее братья, но теперь поняла, что намечаются трудности.

— Бен, я не хочу, чтобы ты уходил от нас, — сказал она, — у других ты больше не получишь. Я отложила для тебя уже порядочно денег. Можешь забрать их, когда захочешь.

Она указала на верхний ящик у себя в комнате. Потом притащила стул, заставила Бена встать на него, а сама крепко держала спинку. В ящике лежали пачки банкнот. Бену казалось, что денег больше, чем он мог бы себе представить.

— Это мое? — спросил он.

— Половина твоя, — ответила Мэри.

Когда Бен вышел из комнаты, она перепрятала деньги.

Он не хотел расставаться с Мэри — хотя очень любил корову и обожал дурачества поросят. Он думал, что Мэри хорошо к нему относится. Она чинила ему одежду, купила на зиму новый толстый свитер, давала ему есть много мяса. И никогда не сердилась на него, как на братьев.

Он вел еще одну жизнь, о которой другие и не догадывались. Спать все ложились рано, так как не знали, чем заняться, — не было даже телевизора: Тед часам к девяти-десяти обычно напивался и начинал храпеть, а Мэри слушала новости по радио, после чего шла к себе в комнату. Когда дом затихал, Бен вылезал наружу через окно в своей комнате и гулял по полям и лесам, одинокий и свободный, сам по себе. Он ловил и ел мелких зверьков или птиц. Прятался часами на четвереньках за кустом, наблюдая за игрой лисят. Сидел, оперевшись спиной о дерево, и слушал сов. Или стоял рядом с коровой, обняв ее за шею, уткнувшись в нее носом; когда корова поворачивала голову, чтобы обнюхать Бена, от нее исходило тепло, горячие сладкие потоки дыхания согревали его руки и ноги, и Бен чувствовал себя под защитой доброты. Или прислонялся к столбу забора, вглядываясь в ночное небо; если ночь была ясная, Бен мычал свои песенки звездам или танцевал на месте, поднимая ноги и притопывая. Однажды старухе Мэри послышался шум, который требовал внимания; она подошла к окну, заметила Бена и вышла украдкой, в темноте, посмотреть и послушать. Она похолодела, а волосы на голове встали дыбом. Но какое ей дело до того, как Бен развлекается? Без него животные останутся некормлеными, коровы недоенными, свиньям придется жить в грязи. Бен интересовал Мэри Гриндли, но не настолько. В ее собственной жизни доставало проблем, чтобы еще беспокоиться о других. Появление Бена на ферме она считала господней милостью.