— Но, — продолжал де Люпо, — вы убедитесь в расположении его превосходительства, лишь когда возвратите его светлости герцогу де Наваррену все ваши документы…

Винодел вернулся в Сансер в качестве податного инспектора. Шесть месяцев спустя он был замещен г-ном Гравье, который во время Империи прослыл одним из любезнейших чиновников министерства финансов и, разумеется, был представлен г-ном де ла Бодрэ его супруге.

Едва освободившись от должности инспектора, г-н де ла Бодрэ явился в Париж для объяснений с прочими должниками. На этот раз он получил место референдария по министерству юстиции, титул барона и орден Почетного легиона. Продав должность референдария по министерству юстиции, барон де ла Бодрэ нанес несколько визитов последним своим должникам и снова появился в Сансере, уже в качестве чиновника по принятию прошений, а также королевского комиссара при одной анонимной компании, учрежденной в Нивернэ, с жалованьем в шесть тысяч франков, — это было уже настоящей синекурой. Таким образом, простак ла Бодрэ, казалось, сделавший с финансовой точки зрения ужасную глупость, в действительности совершил блестящую операцию, женившись на мадемуазель Пьедефер.

Благодаря мелочной расчетливости и денежному возмещению за национализированные в 1793 году имения отца, этот человек в 1827 году осуществил мечту всей своей жизни! Уплатив четыреста тысяч франков наличными и приняв на себя обязательства, которые, как он выражался, обрекали его в течение шести лет питаться одним воздухом, он мог купить на берегу Луары, двумя милями выше Сансера, поместье Анзи, с великолепным замком, построенным Филибером Делормом и составляющим предмет справедливого восхищения знатоков. Наконец-то он попал в число крупных землевладельцев края! Но вряд ли радость по случаю учреждения майората, состоявшего из поместья Анзи, ленного владения Ла-Бодрэ и имения Ла-Отуа, на основании королевской грамоты от декабря 1829 года, вознаградила гордость Дины, понявшей, что теперь ей придется терпеть тайную нужду вплоть до 1835 года. Благоразумный де ла Бодрэ не позволил жене поселиться в Анзи или производить там малейшие перемены, пока не будет уплачен последний взнос за имение.

В этом беглом обзоре деловых приемов первого барона де ла Бодрэ виден весь человек целиком. Люди, знакомые с причудами провинциалов, узнают здесь страсть к земле, страсть всепоглощающую, страсть слепую, особого рода алчность, выставленную напоказ и часто ведущую к разорению вследствие недостатка равновесия между процентами по закладным и доходом с земель. Все, кто с 1802 по 1827 год насмехался над маленьким де ла Бодрэ, наблюдая, как он пешечком плетется в Сен-Тибо и занимается там делами с жадностью буржуа, живущего своими виноградниками, — все, кто не понимал его пренебрежения к милостям, доставлявшим ему должности, которые он бросал, едва успев их получить, разгадали наконец его тайну, увидав, как этот formica leo[12]ринулся на свою добычу, дождавшись минуты, когда мотовство герцогини Мофриньез привело к продаже ее великолепного поместья.

Госпожа Пьедефер переселилась к дочери. Объединенные состояния г-на де ла Бодрэ и его тещи, которая удовольствовалась пожизненной рентой в двенадцать тысяч франков, предоставив зятю имение Ла-Отуа, давали вместе солидный доход, приблизительно в пятнадцать тысяч франков.

В первые дни замужества Дина добилась перемен, сделавших дом ла Бодрэ очень приятным. Велев снести погреба, давильни и безобразные службы, она превратила громадный двор в английский сад. Позади дома — небольшой, но не лишенной своеобразия постройки с башенками и островерхой крышей — она разбила второй сад с густым кустарником, цветами и газонами, отделив его от виноградников стеной, скрытой под вьющимися растениями. Наконец в домашний быт она внесла весь тот комфорт, который позволила ей скудость средств. Чтобы не дать себя разорить юной особе, хотя бы и столь выдающейся, какой казалась Дина, ловкий г-н де ла Бодрэ догадался умолчать о деньгах, получаемых с парижских должников. Глубокая скрытность, проявляемая им в отношении дел, придавала его характеру какую-то таинственность и возвышала его в глазах жены в первые годы брака, — столько величия заключается в молчании!

Перемены, производившиеся в Ла-Бодрэ, внушили сансерцам пылкое желание увидеть новобрачную, тем более что Дина не хотела показываться в обществе и принимать гостей, пока не почувствует себя во всеоружии, не изучит местных нравов и в особенности самого молчаливого г-на ла Бодрэ. Когда же одним весенним утром 1825 года сансерцы увидели на гулянье прекрасную г-жу ла Бодрэ в синем бархатном платье, а мать ее в бархатном черном, в городе поднялся великий шум. Этот наряд утвердил превосходство молодой женщины, воспитанной в столице Берри. Принимая у себя этого беррийского феникса, сансерцы опасались сказать что-нибудь недостаточно умное и тонкое и, конечно, держали себя натянуто в присутствии г-жи де ла Бодрэ, которая навела нечто вроде паники на всех местных дам. А когда в гостиной Ла-Бодрэ их восхищенным взорам предстал ковер, выделанный под кашмирский, золоченая мебель в стиле Помпадур, штофные занавеси на окнах, а на круглом столе среди нескольких новых книг полная цветов японская ваза в виде рога изобилия; когда красавица Дина без всяких церемоний уселась за рояль и начала играть с листа, то сложившееся представление о ее превосходстве усилилось в необычайной степени. Чтобы ни в коем случае не опуститься и не поддаться дурному вкусу, Дина решила следить за модами и малейшими новинками в области предметов роскоши, поддерживая для этого деятельную переписку с Анной Гростет, своей закадычной подругой по пансиону Шамароль. Единственная дочь генерального откупщика в Бурже, Анна благодаря своему состоянию вышла замуж за третьего сына графа де Фонтэн. И вот женщины, бывая в Ла-Бодрэ, всегда чувствовали себя уязвленными первенством, которое Дина завоевала по части мод; сколько они ни старались, а всегда оказывались позади, или, как говорят любители скачек, теряли дистанцию. Если все эти мелочи давали сансерским дамам повод к злобной зависти, то умение Дины вести беседу и ее остроумие породили настоящую ненависть. Стремясь держаться на уровне духовной жизни Парижа, г-жа де ла Бодрэ ни в ком не терпела пустословия, устарелых учтивостей и бессодержательных фраз; она наотрез отказалась от участия в пересудах и мелких сплетнях, в том низкопробном злословии, которое составляет основу провинциальных разговоров. Она любила рассуждать об открытиях в науках и искусствах, о новых произведениях, только что появившихся на театральной сцене или в поэзии, и в речах ее всем чудилась игра мысли, тогда как она всего лишь играла модными словами.

Аббат Дюре, старый сансерский священник, принадлежавший к прежнему духовенству Франции, человек светский, который не прочь был и поиграть в карты, не решаясь, однако, дать волю своей склонности в таком «либеральном» городке, как Сансер, был очень счастлив, когда появилась г-жа де ла Бодрэ, и сдружился с нею как нельзя лучше. Супрефект, некий виконт де Шаржбеф, был в восторге, что нашел в салоне г-жи де ла Бодрэ оазис, где можно было передохнуть от провинциальной жизни. Что же касается прокурора г-на де Кланьи, то восхищение красавицей Диной накрепко приковало его к Сансеру. Обуреваемый страстью судейский чиновник отказался от всякого продвижения по службе и весь отдался благоговейной любви к этому ангелу изящества и красоты. Это был рослый, сухощавый мужчина с разбойничьей физиономией, украшенной парой свирепых глаз в темных орбитах и громадными нависшими бровями; красноречие г-на де Кланьи, вполне отличное от его любви, не лишено было остроты.